А как я живу. Сладко или горько…
Утро — встаю в 7 часов и иду на службу следить за личностью. Прихожу к дому, где та личность живёт. Я смотрю за тем домом, из которого должен выйти или может выйти тот, кого я ожидаю. (Вообще нас посылают по два — три, а иногда и больше человек). Я стою 2, 3, 5 и более часов. Представьте себе ту часть улицы города, где нет поблизости ни трактира, ни столовой. Да и мороз, вьюга, дождь или в жаркую погоду. Не вижу выходящих, мы могли просмотреть, личность ничем не выдающаяся, да и он может почему-либо вовсе не выйти, так как эта личность занятия определённого. Но стоять должны, нужно, мы обязаны. Допустим, мы решили стоять без обеда до 8 часов, он вышел в 2 часа 50 минут, пошел по делам, зашёл в таком месте, где есть трактир или столовая. Мы пошли закусить, а он через 15–20 минут вышел. Нам только что подали обед, и деньги мы заплатили. Покушать же не успели. Тогда довольствуемся всухомятку, колбасой или чем-либо другим из рукава под воротами; я не сыт, а расход большой, сообразно моему жалованью, ведь у меня семья, плачу за комнату 13–15 рублей. Семье оставить на день надо 40–50 копеек, да и в деревне мать старуха, ей надо хоть 20–30 рублей в год. И сам расходуешь в день копеек 70. Ещё недавно поступил и получаю около 50–55 рублей, плачу долги, так как долго был без дела. Все это сущая правда, а не фантазия. Это исповедь моя перед всеми, кто будет читать.
Случаи: если того, за кем мы наблюдаем, упустили из виду или вовсе не видели, так и докладываем, а про него уже сообщит какой-либо провокатор, что он был там-то, имел свидание с таким-то важным лицом, и мы получаем выговор или же штраф.
Получаю наряд за технологом Т. Выходит он рано. Я прошу товарища, который живёт близко к Т., чтобы он вышел пораньше. Я выхожу в восьмом часу. По пути встречаю Т. едущим, по моему предположению, на занятия; но Т. поехал в город по другим делам, я один, мой товарищ опоздал. Т. зашёл в проходной дом, я остался с одной стороны, а другая не обеспечена. Я жду здесь, мой товарищ идёт туда, где занимается Т., и тоже ждёт, а этим временем Т. возвращается домой, берёт свои вещи уезжает в другой город. Нас же за это штрафуют.
Другой случай. Меня посылают за Б. и говорят, что Б. получит оружие и понесёт в рабочий район. Жандармский офицер приказывает мне, чтобы я не только узнал дом, куда понесёт Б. оружие, но и квартиру. Я отказываюсь исполнить такое поручение, так как я не могу идти за Б., вооружённым, на лестницу, так как он может догадаться и убьёт меня. Для Б. пригородное место безопасно, для меня же наоборот. Со мной посылают чиновника и дают ему власть руководствоваться по своему соображению на месте.
Мы арестовываем Б., препровождаем в участок. Там от Б. отбирают 8 браунингов и план демонстраций на 1-е мая. В участке Б., пользуясь невниманием городовых, разорвал план демонстрации. Прослужив на дожде, не евши и не пивши весь день, до 6 часов вечера, опять с 6 часов вечера должен идти на другое дело, вечером же прихожу в отделение и получаю строгий выговор и обещание 5 рублей штрафа.
В 1905 г. командируют в город Одессу. В июне во время восстания броненосца «Потёмкин Таврический» Одесса на военном положении, военные патрули и пикеты поздно вечером редко встретишь обывателя на улице. Несчастный же сыщик, проклятый родом человеческим, должен по обязанности службы шляться днем и ночью. Однажды, идём в час ночи из отделения в гостиницу, где квартировали, нас останавливает пикет солдат, спрашивают пропуск, которого у нас не имелось, и солдаты, имея неограниченную власть, приходят к заключению, что нас нужно расстрелять. Но в это время вышел унтер-офицер и не приказал стрелять.
— Стой. Что пропуск.
Мы отвечаем, что не знаем пропуска, но идём из жандармского правления по службе.
Солдаты: — Много вас такой с… ходит здесь. Другой: — Нечего много с ними разговаривать, стреляй.
Берут ружья наизготовку и заряжают. Но унтер-офицер вышел на шум, остановил солдат, а нам велел поскорей уходить. И мы бежим без оглядки.
Осенью 1905 года я выплатил долги. Россия с Японией заключила мир. Всеобщая российская забастовка. Акт 17-го октября. В охранном отделении раскол между агентами. Сознательных мало, бессознательных много. Начальство рассчитывает одного (прогоняет), высылает другого; меня некто Андреев, охранник, грозил убить, некто Григорьев и другие грозят донести на меня начальнику: в это время было много сообщений о покушении на взрыв охранного отделения, и была усиленная охрана дома, где оно помещается.
Вскоре меня переводят, во 2-й отдел (в настоящее время уничтожен) на жалованье 35 рублей в месяц; дают непосильную службу на вокзал Н.В. Надо встать в 5 часов 30 минут утра и ложиться в 2 часа ночи. Невыносимо. Я прошу назначить меня в другое место службы к дому С.-Петербургского градоначальника. Мне в этом отказывают, говоря, что я не могу быть назначен в такое место. Об этой просьбе чиновник доложил заведывающему отделом жандармскому ротмистру Фон-Коттену, и ротмистр сказал мне:
— Милостивый государь, я этого не люблю, а иногда и морды бью.
Вскоре я заболел и не выходил на службу 4 дня. Мне больше болеть не приказали, тогда я взял расчёт 31 января 1906 г. и поехал со всей своей семьёй в деревню. Был избран крестьянами уполномоченным от волости в уезде для избрания выборщиков в I-ю Государственную Думу. В деревне занимался крестьянской работой и 24-го августа того же года уехал в Петербург для приискания должности. Но благодаря безработице не смог найти ничего, частью оттого, что я был загадочным человеком. Многие меня считали полицейским, другие же.