21 сентября 1993, услышав про указ Ельцина по телевизору, я просто вынул из платяного шкафа черный флаг и отправился с ним к Белому Дому. Там я надел свой флаг на длинный кусок арматуры, подобранный на ближайшей стройке и воткнул его в землю неподалеку от памятника восставшим рабочим. К тому времени у парламента собралась уже изрядная толпа из советских коммунистов, отставных военных, казаков, антисемитов-черносотенцев, боевиков из Приднестровья, панков, металлистов и других «неформалов». Собственно, вот эта «неформальская» часть перманентного митинга и стянулась моментально под мой флаг, образовав нашу «анархистскую баррикаду». В первые две ночи мы деловито обходили соседние дворы, носили оттуда распиленные тополя, лавки, афишные тумбы и строили эту самую баррикаду повыше и покрепче. Сетовали на то, что у нас до сих пор нет оружия, а есть оно только у внутренней охраны парламента, которая внутри здания, куда мы ходили за чаем и бутербродами. Жгли костёр. Всегда находился кто-то, кто пел под гитару у этого костра. Бог знает почему, но тремя любимыми песнями на баррикаде сразу стали «Человек и кошка» Чистякова, «Всё как у людей» Летова и «Вандализм» Селюнина. Довольно депрессивный репертуар. Летов, кстати, позже утверждал, что тоже был там и видел нас под черным флагом, но я его не встретил в тот раз. Из других «звезд контркультуры» все показывали друг другу «живого Лимонова», недавно вернувшегося из Парижа. В перерывах между песнями мы дискутировали со сталинистами и националистами с соседних баррикад о том, кто виноват и что делать. Ко мне жалась и всё равно дрожала от холода тогдашняя моя девушка, утром ей было нужно улетать в Америку и за дальнейшим развитием событий она будет следить по CNN. Через дорогу у мэрии стояла желтая агитационная бронемашина, которая непрерывно через мегафоны требовала разойтись и прекратить, депутатам, которые сложат полномочия, обещала сохранить какие-то льготы и выплаты, а всем остальным, если они пойдут по домам, обещала долгую счастливую жизнь. В перерывах между призывами и посулами машина громко транслировала песни Газманова. Через пару дней этого стояния и самонакручивания – «против Ельцина нас поддержала вся страна, конституционный суд признал его указ переворотом, парламент поддерживают большинство областных советов, армия отказывается в нас стрелять и т.п.» — из здания парламента поступило распоряжение к нашей «анархистской бригаде», да и ко всем остальным, вступать в «полк Руцкого» и подчиниться военному руководству в лице офицеров охраны парламента. Мы быстро провели собрание на баррикаде и большинство проголосовало против «вхождения в полк». С этого момента мы появлялись там эпизодически, по конкретным делам и флагом больше не размахивали. Вокруг баррикад выставили оцепление из дивизии Дзержинского. Они всех выпускали, но никого не впускали обратно. Фокус депутата Уражцева был такой – он строил сотню желающих поорать, выводил её на Новый Арбат, скандировал там «Руцкой – президент!», колонна увеличивалась в разы за счет всех, кто хотел попасть на баррикады и примкнуть к восстанию и потом депутат, размахивая удостоверением, возвращался обратно вместе с новыми людьми. Колонну пропускали. Было видно, что солдаты, создавшие периметр, не готовы противостоять и вообще не понимают, что здесь происходит. За это их сменили на сводный полк МВД и положили везде на подступах спиральную проволоку. Но «экстремисты», приезжавшие уже со всей страны, легко просачивались ночью, проволоку перекусывали кусачками и мяли доской. За такую нерадивость и этих ментов сменили на «сводный иногородний» полк, усиленный омоном. Свинцовое небо, черный дым костров, размокшие под дождем православные хоругви и советские флаги, всеобщая простуженность, растерянность и беспомощная злость. Наконец, пройти сквозь оцепление стало по-настоящему нельзя и поэтому начались стычки с омоном у ближайших к парламенту станций метро.