В первых числах, кажется, мая месяца 1905 года комендант Яковлев получил телеграмму о том, что в крепость Шлиссельбург привезут Каляева для совершения над ним смертной казни. Ввиду того, что в старой тюрьме были уже заключённые, и потом, так как скрывание привоза новых от заключённых было очень затруднительно, было решено Каляева до казни поместить в комнатку при манеже пешей команды, это было удобно тем, что манеж находился всего в нескольких шагах от крепостных входных ворот. Эшафот было решено поставить тоже за манежем около крепостной бани, так как это место было невидимо из Новой тюрьмы.
Точно не помню, но, кажется, 9 мая в 5 ч. утра к крепости подошли два парохода, один пожарный, а другой Петроградской речной полиции. Пароходы бросили якоря против крепости и на крепостных катерах с них взяли: с одного Каляева, сопровождавшего его жандармского офицера, товарища прокурора Петроградской Судебной палаты, секретаря палаты и конвоиров Каляева, петроградских жандармских унтер-офицеров. С другого — палача Филиппова и конвоировавших его жандармов.
Каляев, небольшого роста молодой человек, блондин, с небольшими русыми усами и красивыми голубыми дерзкими глазами, был одет в чёрную куртку, чёрные брюки и такого же цвета обыкновенный русский картуз. Держался он очень бодро и, хотя имел изнурённый вид, но прошёл в крепость решительной походкой. Его провели в указанную выше комнату, где уже стояла кровать с матрасом, подушкой, стол и два стула. Его спросили, не хочет ли он чаю и после утвердительного ответа подали ему, как подают в трактирах два чайника: с чаем и кипятком, прибор для чая и французскую булку. К дверям поставили часового. Палача, как и прежде, посадили в арестантское помещение пешей команды и тоже поставили часового.
Петроградские жандармы рассказали мне, что Филиппов — преступник-каторжанин, по происхождению кубанский казак, за грабёж, при котором он зарезал семью из семи человек, в том числе и малолетних детей, присуждён к каторжным работам на 20 лет, но согласился исполнять обязанности палача, за что он получал за каждого повешенного по 100 рублей, срок каторги ему постепенно уменьшали и, хотя он всё-таки находился в тюрьме, но режим в отношении его был значительно ослаблен. Для совершения казней его развозили по всей России. Теперь его привезли к нам из Одессы.
По приводе на место, Филиппов, вместо предложенного чая, попросил сразу водки. Яковлев распорядился выдать ему бутылку водки, но при этом объявить, что до своего отъезда он больше не получит. Таким распоряжением Филиппов, как видно, остался не особенно доволен и говорил, что в других местах ему давали водки, сколько он захочет.
Каляев, видно, от переезда устал, потому что после чая прилёг на кровать и заснул. В 12 часов дня после традиционного красного звона крепостной соборной колокольни Каляеву принесли обед, такой же, как и остальным заключённым, т.е. по меню, составленному заключёнными новой тюрьмы.
Каляев ел очень мало, а когда я вошёл к нему и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь, то он попросил новую газету, чернил, перо, листок почтовой бумаги и конверт. Ему было подано — последний номер газеты «Новое Время» и всё, что он просил для письма. Около часу дня дежурный по крепости доложил Яковлеву, что некий господин, приехавший на лодке из города Шлиссельбурга, просит разрешить ему войти в крепость и повидать коменданта.
Яковлев послал дежурного узнать фамилию этого господина. Оказалось, что это приехал из Петрограда защитник Каляева Жданов, который хотел с ним видеться. Яковлев Жданова в крепость не пустил, как тот ни упрашивал его и ни доказывал законность своей просьбы, т.е. предсмертного свидания со своим подзащитным. Каляев, как видно, поджидал Жданова и, должно быть, с ним ещё в Петрограде уговорился, так как он спрашивал Яковлева о том, что не приезжал ли к нему его защитник. Яковлев на это ответил Каляеву, что никто не приезжал.
Около двух часов дня Яковлеву подали телеграмму. Какого она была содержания, точно я не знал, но Яковлев после получения её пошел в комнату к Каляеву и говорил с ним около часу. Вышел Яковлев от Каляева очень возбуждённый и на мой вопрос «Что такое случилось?» ответил: «Получил телеграмму о том, чтобы прозондировать почву, не подаст ли Каляев прошения на Высочайшее имя о помиловании. Каляев категорически отказался подать такое прошение».
Через некоторое время на имя Яковлева снова пришла телеграмма и Яковлев сказал мне, что это телеграмма Великой Княгини Елизаветы Феодоровны, которая настаивает, чтобы мы уговорили Каляева подать прошение о помиловании, причём она ручается, что помилование будет дано.
Яковлев не захотел сам идти второй раз к Каляеву и послал меня.
Когда я пришёл к Каляеву, он сидел за столом, обхватив голову обеими руками. Я объяснил ему, что пришёл по приказанию своего начальника и откровенно объяснил свою миссию, т.е. что Великая Княгиня Елизавета Феодоровна хлопотала об его помиловании и достигла положительных результатов, но для этого ему нужно подать прошение о помиловании. Каляев мне на это ответил, что он уже отказался один раз от подачи прошения и теперь снова категорически отказывается.
Потом, обратившись ко мне, сказал: «Вы поймите меня. Всю свою жизнь и душу я посвятил служению революционному делу, мой террористический акт был результатом этой работы <…> я уничтожил Московского генерал-губернатора Сергея Романова, но Вы ошибаетесь, если думаете, что я хотел уничтожить его, как члена царствующего дома, Вы мне предлагаете подать прошение о помиловании, т.е. попросить прощение за содеянное, т.е. раскаяться. На мой взгляд, этим актом я уничтожу весь смысл моего террористического выступления и обращу его из идейного в обыкновенное уголовное убийство, а потому бросим всякий разговор о помиловании. Вы лучше скажите мне откровенно, когда меня казнят?» Я ему ответил, что приговор приведут в исполнение в 2 ч. ночи. Потом он стал меня расспрашивать о нашем житье в крепости. Под конец разговора он мне объяснил, что он написал письмо к своей матери и хотел бы, чтобы оно непременно попало к ней в руки. Я ему посоветовал позвать Яковлева и передать ему это письмо, если же он не доверяет Яковлеву, то передать ему письмо в присутствии находящегося в настоящее время в крепости товарища прокурора Петроградской Судебной палаты. Каляев так и сделал, т.е. попросил к себе Яковлева и товарища прокурора и передал Яковлеву незапечатанное письмо.
Точного содержания этого письма я не помню, но оно было очень коротко и лаконично. Начиналось словами: «Дорогая матушка! Я умираю и об этом совсем не жалею. Я совершил то, к чему стремился, и знал, что меня за это ожидает, но меня больше всего угнетает мысль, что ты будешь меня жалеть и обо мне плакать. Мне этого очень бы не хотелось» и т.д. в этом духе, т.е. во всём письме Каляев старался уверить мать, чтобы она не убивалась его смертью. Яковлев, взяв это письмо, дал честное слово Каляеву, что оно будет передано его матери.
…Согласно распоряжения, казнь должна была быть публичной, но так как в крепость публику в 2 ч. ночи нельзя было допустить, то Яковлев пустился на уловки и послал пригласительные записки Шлиссельбургскому городскому голове, мещанскому старосте, кажется, председателю уездной земской управы и некоторым своим знакомым по карточной игре. Таким образом предполагалось создать картину публичности. С одним из пароходов из Петрограда приехал помощник начальника Штаба Корпуса жандармов барон Медем, не видавший никогда, по его словам, смертной казни, а потому и пожелавший из любопытства и из любви к сильным ощущениям полюбоваться этим родом насильственной смерти.