C нигилизма исчезли мрачные краски в стиле Вагнера и Шпенглера, черные как копоть цвета конца XIX века. Он больше не берет своего начала ни в Weltanschauung (мировоззрении) декаданса, ни в метафизическом радикализме, порожденном смертью Бога и всеми теми последствиями, которые из нее вытекают. Сегодняшний нигилизм – это нигилизм транспарентности, и в определенной степени он более радикальный и решительный, чем его предыдущие исторические формы, ведь эта прозрачность, это пребывание в подвешенном состоянии – неотъемлемые признаки системы и любой теории, претендующей на ее анализ. Когда Бог умер, еще был Ницше, чтобы засвидетельствовать это, – великий нигилист перед лицом Вечного и перед трупом Вечного. Но перед мнимой транспарентностью всего на свете, перед симулякром материалистической или идеалистической завершенности мира в гиперреальности (Бог не умер, он стал гиперреальным) уже больше нет теоретического или критического Бога, чтобы распознать своих.
Мир и мы все живьем попали в симуляцию, в губительную, даже не губительную, а индифферентную сферу апотропии: нигилизм, и тот необычным образом, полностью реализовался не через разрушение, а через симуляцию и апотропию. Из активного, насильственного фантазма, из мифа и сцены, которыми он был исторически, он перешел в транспарентную, фальшиво прозрачную операциональность явлений. Так что же остается от теоретически возможного нигилизма? Какая новая сцена может открыться, чтобы на ней вновь могли бы появиться Ничто и Смерть как вызов, как ставка в игре?
Мы находимся в новой и, без сомнения, неразрешимой ситуации относительно предыдущих форм нигилизма. Его первым мощным проявлением стал Романтизм: вместе с Революцией Просвещения он соответствует разрушению порядка очевидного. Сюрреализм, дадаизм, абсурдизм, политический нигилизм являются его вторым серьезным проявлением и соответствуют разрушению порядка смысла. И если первое проявление еще является эстетической формой нигилизма (дендизм), второе – его политическая форма, историческая и метафизическая (терроризм). Обе эти формы касаются нас лишь отчасти или вовсе не касаются. Нигилизм транспарентности уже не эстетический и не политический, он уже не проистекает не из процесса уничтожения очевидного, не из процесса уничтожения остатков смысла или последних нюансов Апокалипсиса. Впрочем, нет больше и Апокалипсиса (лишь алеаторный терроризм еще пытается быть его отражением, однако он уже утратил признаки политического, и у него остался только один способ самовыражения, который одновременно является способом исчезновения: средства массовой информации; но СМИ – это не та сцена, где разыгрывается некий спектакль, – это лента, дорожка, перфокарта, относительно которой мы уже даже не зрители, а просто получатели информации).
Апокалипсис закончился, и сегодня мы имеем дело с прецессией нейтрального, форм нейтрального и индифферентности. Я оставляю открытым вопрос, есть ли здесь некий романтизм, некая эстетика нейтрального. На мой взгляд, нет – все, что остается, это завороженность пустыми и индифферентными формами, самим действием той системы, которая нас уничтожает. Но завороженность (в противовес соблазну, связанному с очевидным, и диалектическому мышлению, связанному со смыслом) представляет собой в высшей степени нигилистическую страсть, страсть, присущую режиму исчезновения. Мы заворожены всеми формами исчезновения, нашего исчезновения. Мы меланхоличны и заворожены – таково наше общее состояние в эпоху принудительной транспарентности. Я – нигилист. Я констатирую, я принимаю, я смиряюсь с тотальным процессом разрушения очевидного (и соблазна очевидностей) в пользу смысла (репрезентации, истории, критики и т.д.), разрушения являющегося основополагающим фактом XIX века. Истинная революция XIX века, революция модерна, заключается в коренном разрушении очевидного, в освобождении мира от чар и его погружении в насилие интерпретации и истории.
Я констатирую, я принимаю, я примиряюсь, я анализирую вторую революцию, революцию XX века, революцию постмодерна, которая является тотальным процессом разрушения смысла, равным предыдущему разрушению очевидного. То, что поражает смысл, от смысла и погибает. Диалектическая сцена, сцена критическая опустели. Сцены больше нет.