На другой день по поступлении в училище явился училищный персонал и на скорую руку произвел опять нечто вроде экзамена для того, вероятно, чтобы определить, какое место мы, новички (нас, поступивших прямо во 2-й класс, было только двое), должны занимать в классе. Места у нас занимались по успехам… Я получил второе место, первое же не мог занять ни под каким видом, ибо оно с первого еще класса отдано было сыну смотрителя. По уходе ареопага учитель назначил меня авдитором. Обязанность этого чина состояла в том, чтоб он каждое утро прослушивал уроки пяти своих товарищей и выставлял им отметки в нотате, которою называлась тетрадь, заготовленная на целый месяц, испещренная клетками для отметок и вмещающая в себе список всех учеников. Отметки были таковы: sc – т.е. sciens (знающий); er – errans (заблуждающийся); nt – non totum (не вполне) и ns – nesciens (незнающий).
Нотата хранилась у первого ученика, называвшегося цензором, в нее до 8 ч. обязательно все авдиторы должны были внести отметки. В 8 ч. являлся учитель; ему цензор подавал нотату, и все, получившие nt и ns, отправлялись к порогу, где их с особым удовольствием ожидали палачи – тоже товарищи, но только сидевшие в камчатке и решившие не заглядывать ни в какой учебник. Были, впрочем, любители посечь товарищей и из хороших учеников. Такие уж жестокие тогда были нравы!
Розги или лозы заготовлялись патентованными палачами в училищном саду из березовых прутьев, и кроме того еще каждую осень, ввиду большого на них расхода, покупалось их несколько возов. Лозы представляли из себя пучки связанных прутьев, пальца в 2-3 толщины и 4-5 четв. длины. Их палачи-артисты перед классом смачивали водою и распаривали в печках, чтобы сечение было чувствительнее. Опытные палачи, если особенно приводилось им сечь своих врагов или просто нелюбимых товарищей, с 1-2 ударов доставали кровь.
Сечение производилось или одним или двумя палачами; в самом процессе еще участвовали так называемые держатели рук, ног, головы. Когда, по соображениям начальства, нужно было сечь до полусмерти, тогда призывались 2 служителя – мужики с тяжелыми, обыкновенно, руками; но это было уже не сечение, а истязание в высшей степени. И вот на 3-й день моей бурсацкой жизни мне пришлось видеть с ужасом и каким-то оцепенением, как по приказу учителя человек 15-20 были высечены большею частию до крови, иные из них получили не менее 40 лоз. В классе стоял какой-то адский гомон: один стонет, другой всхлипывает, третий кричит благим матом, четвертый пронзительно визжит; к этим тяжелым звукам присоединяется еще свист лоз. И вся эта вакханалия продолжается 1,5-2 часа.
Но на этом для меня пытка не кончилась. Объяснения уроков нашими учителями не практиковалось. 4 часа, назначенные для класса, распределялись так: 1-2 часа уделялись на порку, согласно отметкам нотаты; вторая половина посвящалась спрашиванию тех, у кого стояли sc и er, и только минут за 5 до 12 час. учитель в учебнике ногтем проводил две черты, приговаривая: “От сих и до сих”. Когда кончилась порка, учитель вызвал на средину класса меня и спросил урок, который я ответил безошибочно, – из слова в слово, как у нас выражались. Я получил похвалу и начал понемногу приходить в нормальное состояние после того потрясения, которое произвела на меня порка товарищей. Но на беду мою вскоре был вызван один из моих подавдиторных, которому я поставил в нотате sc. Правда, он ошибался в уроке, но уж чуть не со слезами упрашивал меня поставить ему sc, обещая подзубрить его. Я умилосердился и поверил обещанию. Вызванный ученик начал путаться, а когда учитель закричал на него и стал изливать целый поток бранных слов, он и совсем опешил.
Сделаю здесь маленькое отступление. 99% учили уроки, не понимая их смысла… Зубрение это главным образом происходило во время мест. Так называлось время от 5 до 8 ч. вечера, назначенное для приготовления уроков к следующему дню.
Малоспособные вставали еще нарочно рано утром и продолжали бессмысленное зубрение до самого отчета в уроке авдитору. При такой системе сплошь и рядом случалось, что ученик ответит авдитору прекрасно, а пред учителем, если последний особенно грозно посмотрит или крикнет на него, стоит столб столбом. Причину этого учитель не будет, конечно, искать в своей бестолковости и вообще в отсутствии даже и следов разумности в системе преподавания; он накидывается с кулаками на авдитора, – и благо еще последнему, если дело для него кончится 2-3 затрещинами. Несравненно чаще авдитору приходится расплачиваться подороже. Так на этот раз было и со мною.