— А где находились детские дома, куда вас троих направили из Москвы в 1937 году?
— Старшего брата, как школьника, направили в детдом в г. Горьком. Я попала в дошкольный детский дом в селе Саваслейка (потом кто-то решил переименовать её в Севастлейку), Кулебакского района, в 20-ти км. от Мурома. Это Горьковская область. Младшего брата направили в детский дом в Павлове на Оке. Это тоже Горьковская область.
Наш детдом располагался в бывшей усадьбе графов Уваровых, в двух деревянных домах, принадлежавших ранее обслуживающему имение персоналу. Помню, там ещё был обычный деревенский заборчик и, когда мы были маленькими, ходили вдоль него внутри участка, всегда ходили небольшой кучкой, поскольку всего боялись. Потом мы стали летом ходить в ближний лесок, а затем и вовсе могли свободно ходить в ближайшей сельской местности.
Поскольку наш детдом был дошкольным, через год всех восьмилеток должны были отправить в другой − школьный. Наш директор совсем не хотел отдавать своих замечательных «дошколят» в чужой − школьный, и сумел добиться перевода своего детского дома в разряд школьных. Но не успел вовремя, и часть талантливых ребят ему пришлось отдать в другой детдом. Со следующего года наш детдом стал школьным и мы в нём остались.
— Рядом было село?
— Село находилось приблизительно в полутора километрах.
— Эти детские дома были специально для детей репрессированных?
— Вообще-то нет, но у нас много было таких детей, о чём мы тогда не знали. Наш директор был идеалистом, ему следовало бы поставить памятник. Он твёрдо придерживался правила: «сын за отца не отвечает», и держал в тайне ото всех сведения о родителях воспитанников.
— В детдоме была своя школа?
— Первые два класса мы учились в детдоме. К нам приходил учитель. Потом, в третьем и четвёртом классах, мы стали ходить в сельскую школу. Ходить нам приходилось далеко, примерно два километра. И зимой, и летом. В пятом классе мы уже ходили в новую школу, построенную посредине между селом и мызой, где находился детдом.
— Вы учились в одной школе вместе с сельскими детьми?
— Да, с 3-го класса вместе с сельскими детьми. Между прочим, они нам завидовали, так как до войны мы были хорошо одеты. Помню, как-то, в классе третьем, однажды мы явились все в красных фетровых валенках и посмотреть на нас собралась детвора всего села. Вообще, мы были много лучше обеспечены по сравнению с селянами. Кормили нас нормально, три раза в день, даже когда началась война. В войну нам меньше 400 граммов хлеба не давали. Наш директор заботился о нас и добывал для нас продукты со всего района. Когда поступала заграничная помощь, нам тоже доставалось немало.
— То есть он был действительно настоящий директор, педагог?
— Был ли он педагогом по образованию − не знаю, но человеком был настоящим.
— А кем он был по происхождению? Из дворян?
— Не знаю так же и кем он был по происхождению. Очевидно, из рабочих. Там, в 12-ти километрах от нас в то время располагался крупный Кулебакский металлургический завод. И, между прочим, там было много рабочих из нашего села.
— Он был молодой?
— Ему было меньше 30-ти. Он был холостой и вскоре женился на воспитательнице. Кроме директора, молодыми были: счетовод (по-моему, Григорий Пуговкин, который погиб на Халхин-Голе) и бухгалтер. Общались они с нами по-простому, мы играли вместе в лапту и т.п. Молодыми были ещё и две воспитательницы. У нас было доверительное отношение друг к другу.
— А какой процент репрессированных детей был в вашем детдоме?
— По-моему, репрессированных было большинство, но, кроме директора никто об этом не знал. Были и осиротевшие дети из окрестных мест, о них всё было известно. Мы, например, знали, что у Коли Веснина отец − милиционер, погиб при исполнении служебных обязанностей. От нас он ничем не отличался.
— А сколько всего было человек?
— Доходило до 90 человек.
— А дети в детдоме, они что-то вспоминали про своих родителей?
— Нет, в разговорах не вспоминали, у нас в этом отношении было какое-то молчаливое табу.
— Эта тема была полностью закрытой? Даже близкие люди не делились между собой?
— Просто в этом не было потребности. Большинство детей ничего не знали о родителях, а директор, если и знал, то молчал.
Приведу пример: году в 1938-м к нам привезли группу детей из Кемеровской области, города Сталинск-Кузнецкий: Зою и Надю Чикишевых, Клаву Гузееву и Женю Кемпе. Там тогда расстреляли группу инженеров с заводов и рудников Кузбасса (в том числе и жён). Через несколько лет, при устройстве на работу Жене Кемпе понадобилось заполнить анкету. Так как о родителях он ничего не знал, то сделали запрос нашему директору, хотя на тот момент он уже не был директором. Иван Николаевич ответил, что он знает, но не скажет. Вот такой у нас был директор. А в 1946 г., за год до того, как мне нужно было покидать детдом, директора арестовали. Его, первого секретаря райкома и председателя лучшего колхоза арестовали по так называемой «бериевской развёрстке». Так тогда было. Его все знали в районе, поскольку он был очень уважаемым человеком, к тому же честным, порядочным и общительным, и отбывал он срок в одной из ближайших колоний.
— А в чём его обвинили?
— Мы этого не знали, но если «постараться» − то многое можно придумать. Например, наши ребята залезли к кому-то в огород, пошалили, похватали кое-чего. Если бы любой крестьянин пожаловался, этого мальчишку отправили бы в детскую колонию. Чтобы этого не случилось, директор взял и показательную порку им устроил. Это ему, возможно, и вменили.
— И за это его арестовали?
— Думаю, что нет. Возможно, сначала арестовали, а потом обвинение «нашли».
Мы протестовали. В то время завучем, по совместительству баянистом и культработником, у нас был человек, прошедший войну, который вернулся, т.к. был ранен в ногу. Мы его очень любили. Он написал письмо в защиту директора и большинство старших ребят его подписали. Я не знаю, куда это письмо отправляли.…. Когда одна из воспитательниц пыталась выяснить, кто организовал это письмо, мы − молчок! Никто никогда об этом не узнал. У нас ябедников терпеть не могли. Да их почти и не было.
— Вам повезло, у Вас был хороший директор.
— Да. Действительно, повезло.