Противопоставление модерна и архаики часто встречается в науке и публицистике, но при этом авторы как правило не разъясняют, что имеют в виду. «Архаикой» клеймят нечто, что не нравится автору, а положительные явления в таких случаях отождествляются с модерностью и прогрессом. Бывает, что автору не нравится модерность, и тогда он критикует современность с позиций традиции либо пост-современности: «постмодернистской» или футуристичной. Традиционалист при этом не становится на сторону архаики – он подчеркивает вневременной характер традиции, которая пребывает в вечности (а не только в устаревшей архаике) как опорный столб культуры. Таким образом, архаика плоха тем, что не соответствует представлению пишущего о современных нормах. А модерность тем, что не соответствует идеологической программе патриотизма или (и) прогресса, либо «постмодернисткому» отрицанию системного мышления вообще.
Однако у понятий «досовременного» («архаичного») и «современного» (модерного) обществ есть объективная основа, которая не зависит от идеологии автора. Трудно отрицать качественные различия аграрного традиционного и индустриального урбанизированного обществ. Здесь мы будем понимать под архаикой черты традиционного аграрного общества, в том числе и те, которые проявляются в обществе индустриальном урбанизированном. Соответственно, для выявления архаичных тенденций в современном городском обществе необходимо фиксировать, что в нашей современности происходит доиндустриального. Какова система вертикальной мобильности – рациональная или родственно-клиентельная? Какова структура городского населения, каков процент ручного труда, какой процент занят в промышленных и управленческих структурах индустриального типа, а какой принадлежит к торгово-ремесленным («базарным») мещанским структурам, характерным для доиндустриальных и переходных, маргинализированных обществ? Те же вопросы касаются и этнической, культурной и идейно-политической структур общества. Разумеется, по принципу «отрицания отрицания», некоторые постиндустриальные элементы могут напоминать доиндустриальные, и здесь также нужно следить за критериями их различения.
К сожалению, статистика не всегда вскрывает глубину перехода от «архаики» к индустриальной «современности». Так, например, в Латинской Америке в конце ХХ – начале XXI вв. произошел взрывной рост городского населения. В силу процессов глобализации латиноамериканские крестьяне оказались «не нужны человечеству» и вынуждены были переместиться в города. Но огромная их часть оказалась не на промышленных предприятиях и тем более высокотехнологичных автоматизирвоанных или креативных предприятиях постиндустриального типа, а в фавелах и бедонвилях, на базарах и в криминальных сетях. Индустриальная экономика – и так было всегда, при всех индустриальных переходах – не может принять столько людей, сколько высвобождает деревня. Образуется огромная безработица. Отчасти нефиксируемая статистикой в силу своей латентности. Миллионы, а в мировом масштабе миллиарды людей «зависают» в этом переходном состоянии между «архаикой» и «современностью», и это маргианальное зависание хуже, чем архаика. Потому что в традиционном обществе человек знал, как себя вести, как обустроить свой быт и как добывать кусок хлеба. И в индустриальном обществе человек обучен новым нормам поведения. А в переходном состоянии институционализируется, закрепляется неуверенность в завтрашнем дне, скученность проживания, антисанитария и т.п. И это не просто судьбы отдельных людей, а судьбы стран, откуда обычный человек просто не может выбраться. Классический пример – Бангладеш, где более 142 миллионов людей живут на территории 144 тыс. кв. км, то есть около 1000 человек на кв. км. А в столице Дакке живет 10-16 миллионов. Есть мегаполисы и побольше, дело не в скученности как таковой. В принципе в мегаполисе может относительно комфортно жить и больше, если он организован рационально. Но в Дакке все не так. Здесь есть один из самых дорогих для города отелей, его показывали в программе «Орел и решка» – по мировым меркам очень средний отель, но его преимущество заключается в том, что из него не видно Дакки. А вокруг – вонь, горы мусора, толпы населения, которое вынуждено жить даже на железной дороге, отпрыгивая от несущихся мимо поездом, на крышах которых (очевидно – и внутри) находятся толпы людей. Наяву реализовались страшные картины И. Ефремова и К. Булычева о планетах, попавших в социально-экологическую ловушку перенаселения и социальной деструкции. И это урок для нашей планеты – на пути от архаики к современности находится воронка, которая страшнее архаики. И в нее может втянуться почти весь мир. Посреди этого планетарного Бангладеш, переработавшего архаику в планетарную гору социального мусора, может какое-то время находиться «гостиница», рассчитанная на «золотой миллиард», но вопрос, будет ли население остального мира столь же смиренно, как несчастные жители Бангладеш.
При «нормальном» историческом развитии после болезненного перехода индустриальный сектор в ходе своего развития «всасывает» маргинальные слои. Западный мир на время «депонировал» их в колониях, советская система применила жесткие форсированные методы перехода. Но в современном мире коммунистический путь дискредитирован неспособностью преодолеть постиндустриальный барьер, а западный путь доказал свою уникальность – кто не успел впрыгнуть на подножку уходящего поезда «ядра мир-системы», тот в этой системе остается на периферии. Отсюда печальный вывод – при сохранении нынешнего мироустройства на пути из Конго в Швейцарию (или из Мавритании в Канаду – кому какие аналогии нравятся) большинство народов обречено оказаться в Бангладеш. В этом маргинальном состоянии незавершенного перехода элементы архаики и индустриализма конфликтно перемешаны и мешают друг другу. Архаика накапливается, но уже не может сложиться в устойчивую систему. Индустриализм не может успешно развиваться, потому что для успеха индустриального проекта нужны общегосударственные стандарты, а им не дает укрепиться архаика, которая не побеждена и при данном мироустройстве не может быть на периферии побеждена так, как это было в США, Великобритании и нашей стране во второй половине XIX – первой половине ХХ вв. Современное мироустройство препятствует дальнейшей модернизации стран, опоздавших на пир победителей в гонке. Возникает эффект «зависания», который затем приобретает собственную инерцию – в модернизирующемся обществе накапливаются элементы архаики, она «отравляет» модернизацию. Возникают гибридные социальные структуры, которые уже неспособны к развитию и делают жизнь населения все более мучительной.
Рассмотрим под этим углом зрения Россию. Статистически изменения по сравнению с индустриальной РСФСР не столь велики. Процент городского населения в 1991 и 2013 гг. составляет 73% с дробями. По-прежнему около трети населения занято в промышленности (правда, в 2008-2015 гг., доля снизилась с 31,9% до 27,6%, что может быть реакцией на мировой кризис и «санкционную» депрессию). Но в промышленности можно быть занятым в высокотехнологичном автоматизированном производстве, а можно – таскать уголь на горбе, в сельском хозяйстве можно работать на комбайне и собирать урожай руками. В городе можно работать на пульте управления автоматизированным комплексом и в палатке на базаре. Это не значит, что статистика соотношения городского и сельского населения вообще не важна – она четко характеризует процесс ухода от аграрного общества и, путь менее четко, движение от классического индустриального к позднеиндустриальному, возможно – к постиндустриальному обществу. Но вот для характеристики маргинализированных переходных обществ нужен качественный, гораздо более тонкий анализ, общие количественные данные обманчивы, возможен эффект «ложной модернизации». Только анализируя динамику ручного труда, обеспеченности жильем, экологические показатели, уровень и качество образования, уровень коррупции, характер вертикальной мобильности можно отличить модернизирующееся, движущееся общество от «зависшего». При чем если Бангладеш «завис» на пути к индустриальному обществу, то с нашей страной дела обстоят иначе. В период Перестройки мы не смогли «взять барьер» позднеиндустриального общества. Походив вдоль барьера, Россия решилась встать на рельсы «общемирового развития», которые расположены под уклоном – на них можно двигаться назад, потому что для такой большой страны, как Россия, место в «золотом ядре» не предусмотрено. Россия удаляется от невзятого барьера, то есть можно предположить, что на пути из Мавритании в Канаду она движется в сторону Бангладеш с уровня примерно Испании. В пользу этой гипотезы говорят такие наблюдаемые явления, как семейственно-клановый (основанный на принципе «он тебе кто?» при подборе кадров – а не рациональный, основанный на принципе «что он умеет?») характер вертикальной мобильности, системная коррупция, распространенность ремесленного труда и временных трудовых отношений как минимум в сфере сервиса и в значительной степени в строительстве, слабые стимулы к инновациям (возможно, за исключением ВПК, о котором толком ничего сказать нельзя), наступление на науку (феодалы вообще с недоверием относятся к людям знания и творческим инициативам), сохранение сырьевой доминанты в структуре хозяйства, демонтаж структур социального государства, активное вмешательство Церкви в политическую повестку и др. Сказанное обозначает методологию и направление исследования, некоторые маркеры, часть которых с большим трудом фиксируется статистически. К сожалению, государственная политика современной России направлена на консервацию сложившейся социальной структуры, а значит – закрепления тенденций архаизации, которые самым разлагающим образом воздействуют на индустриальный каркас общества. Россия – не Бангладеш (пока), она «зависла» не на пути вперед, а на пути «назад». В 90-е гг. движение «назад», демонтаж структур индустриального общества и социального государства проходил более динамично, но мог расцениваться как перегруппировка перед новой модернизацией по иному пути. Сегодня идеологический авангард движения вспять зовет нас к идеалам Российской империи, в том числе и крепостнической, но структурно общество все еще остается индустриальным (хотя и серьезно подточенным архаическими вкраплениями и архаизированной организацией властной элиты). Мы «зависли» в середине ХХ века (по отечественному календарю), но дальнейшему движению в сторону Бангладеш (под видом восстановления благоденственной архаики, трактуемой как национальная традиция) мешает сохранившийся потенциал советской культуры. Он может быть утерян со временем либо в результате катастрофического разгрома носителей советской культуры (аналогичного катастрофе русской интеллигенции в первой трети ХХ в.), а может стать хорошей основой для ремодернизации, нового подхода к невзятому в 80-90-е гг. барьеру. Но для такого разворота вектора развития страны необходимы серьезнейшие изменения социальных структур и прежде всего – архаичной системы комплектования господствующей элиты. Пока стратегия российских элит заключалась во встраивание в мир-систему, подчинение ее правилам игры, такие изменения были в принципе невозможны. После того, как российская господствующая каста почувствовала себя обиженной и попыталась «играть не по правилам», возникло принципиальное противоречие стремлений российского руководства и структуры страны, которая должна эти стремления обеспечить. Либо победит существующая структура, и Россия вернется к спокойной периферийной деградации. Либо стремление вырваться из логики глобального подчинения потребует системных перемен, разрушающих структуру самой элиты.