Первая волна русской революции (1905—6), приняв в некоторых районах характер партизанской гражданской войны (Польша, Латвийский край, Урал, Центр, Кавказ, отчасти Екатеринослав-Донецк и Сибирь), породила, между прочим, «экспроприации», т. е. конфискации казенных денег партизанскими
группами в пользу той или другой революционной организации. На высоте революционной волны экспроприации держались в рамках военного права; с ее падением они, как и все партизански-боевое дело, стали вырождаться, переходя местами в «бандитизм», вернее — в отчаянную самозащиту затравленных боевиков, большей частью безработных жертв экономического и политического кризиса, от голодной смерти и от полиции.
Уже в 1906 г. Стокгольмский съезд с[оциал]-д[емократической] партии осудил тактику партизанских боевых выступлений, и специально — экспроприаций, но его решение не прошло в жизнь: оно имело тогда слишком явно фракционную окраску меньшевизма, а главное — упадок боевизма еще не наметился объективно. Еще в конце 1906 — начале 1907 на Кавказе организовалась группа из с[оциал]-д[емократов], большевиков, людей вполне партийных, большей частью бывших техников, поставившая себе задачей материально помогать партии путем экспроприаций; она решила делать это, ввиду Стокгольмской резолюции, не открыто, внепартийным путем. Одни из членов группы должен был частным образом передавать деньги лично знакомому с ним члену большевистской, тогда существовавшей, финансово-технической группы, и тот должен был передавать их в партийные организации, как анонимное пожертвование.
Так были переданы 15 тысяч рублей с Кутаисской экспроприации, в феврале-марте 1907 года. Лондонский съезд 1907 окончательно запретил партизанскую борьбу под угрозою исключения из партии. Кавказская группа, однако, находила, что партия, ввиду растущей реакции, больше чем когда-либо нуждается в материальной поддержке, и решила пожертвовать партийным положением своих членов, чтобы
продолжить дело. Она организовала в Тифлисе экспроприацию на Эриванской площади, 13 июня 1907 г., причем, было взято 241 тысяча рублей, перевозившихся под казачьим конвоем казенных денег. Из них группа решила 23 тысячи оставить на подготовку новых актов того же рода и на поддержку местных кавказских организаций с.-д. (большевиков), а 218 тысяч передать на общепартийные дела. Она решила вполне довериться в этом отношении трем лицам, членам Большевистского Центра, выбранного делегатами-большевиками на Лондонском съезде: Х – (член прежней большевистской финансово-технической комиссии, через которого раньше анонимно передавались деньги от кавказской группы), Y – (автор этого отчета) и Z.
Через своего уполномоченного представителя «Камо», инициатора группы и технического распорядителя обеих упомянутых экспроприаций, группа обратилась к этим трем лицам и просила их образовать тайную от партийных и фракционных учреждений коллегию для посредничества между кавказскою группою и партией в деле материальной поддержки партии путем внепартийным. X, Y, Z согласились. Так была образована «коллегия трех» или «частная Финансовая группа с.-д. большевиков».
Согласно договору между кавказцами и ею, доставляемые деньги «должны были быть употреблены в интересах большевистского течения; никаких более конкретных указаний о назначении денег в договор внесено не было». Полный отказ Кавказской группы от контроля и вмешательства в расходование денег основан был на неограниченном доверии к личностям X, Y, Z. Из этого же доверия и из тогдашнего партийного положения вытекал другой пункт договора: «Ни Кавказская группа, ни Коллегия трех не имели права ни при каких условиях переносить обсуждение дела о порученном имуществе в какую бы то ни было партийную коллегию». Дело в том, что обе группы были партийно-нелегальны; и, кроме того, кавказцы считали невозможным довериться какой-либо партийной, или хотя бы фракционной коллегии, ввиду их
переменного состава.
При заключении договора, который был устным, Y и Z дали Камо письменное заявление о своем принципиальном сочувствии деятельности Кавказской группы, о товарищеской связи с нею, как бы ни отнеслась впоследствии к ней партия. Камо передал Финансовой группе 218 тысяч рублей; из них
100 тысяч были в 500-рублевых билетах двух серий, №№ которых были известны полиции, и опубликованы в газетах.
Коллегия 3-х постепенно передавала деньги в Большевистский Центр; а оттуда они шли в разные партийные организации. Форма передачи была анонимная; но в силу разных необходимостей личного содействия близких товарищей, уже через несколько месяцев все или почти все члены Большевистского Центра знали индивидуально о происхождении денег. Коллегиально же поднимать вопрос о них никому, конечно, не приходило в голову.
Осенью 1907 года официальные кавказские организации (меньшевистские) начали следствие о виновниках тифлисской экспроприации и пригласили к участию в этом следствии Центральный Комитет, который специально и послал на Кавказ двухпредставителей. На допросах члены Кавказской группы отказались отвечать, а затем, по соглашению с Коллегией трех, заявили, что они беспартийные террористы, и делают, что хотят, что они протестуют против дознания и против его полицейских методов, доходивших до предъявления третьим лицам фотографических карточек подозреваемых экспроприаторов, и что если
это будет продолжаться, то они ответят своими методами. Следствие на Кавказе тогда временно заглохло.
Благодаря углублявшейся реакции, почти всякий приток к партии средств из иных источников в то время прекратился,а потребности еще неразрушенного огромного партийного аппарата были велики; кроме того, пришлось ликвидировать прежние легальные большевистские предприятия — издательство и типографию — с большим убытком. В результате, уже к декабрю «безопасные» 118 тысяч были истрачены, и пришлось начать размен 500-рублевок. Некоторое время размен этот велся в России, с величайшей осторожностью, и успешно, но слишком медленно. Тов. Валлах, опытный техник, осведомленный о деле,
предложил организовать размен их за границей, в один день во многих сразу крупных центрах Европы. Предложение было принято, особенно ввиду предпринятого перенесения БЦ и предвидевшегося уже перенесения ЦК за границу, что требовало больших расходов. Дело, несмотря на тщательную организацию, кончилось жестоким провалом 13-го января 1908, в самый момент выполнения. Весь характер провала указывал на провокацию.