Кажется, это было в 2005 году. Я приехал в Ясную Поляну вечером и остановился в яснополянской гостинице. Наутро меня ждали дела в музее, а пока я устроился в номере с книжкой – опубликованным незадолго до этого первым томом мемуаров Боба Дилана, где речь идет о его жизни в ранний нью-йоркский период, – и уже почти задремал, но вдруг что-то заставило меня проснуться и перечитать последний абзац. В «Хрониках» – так называется эта книжка воспоминаний – недавно приехавший в Нью-Йорк молодой и пока еще никому не известный Боб Дилан – и даже не Боб Дилан, а Роберт Циммерман, потому что тогда еще не был придуман знакомый всем псевдоним – выступает в клубах и барах, и, не имея ни денег, ни жилья, мыкается по квартирам знакомых. Дело происходит в начале 1960-х годов. В какой-то момент он оказывается в квартире, где живет колоритная пара – Рей Гуч и Хлоя Киль – и где в его распоряжении оказывается огромная библиотека. Боб Дилан – буду, все-таки, называть его так – начинает читать взахлеб все подряд… Спустя пятьдесят лет, он отчитывается в «Хрониках» о прочитанном.
И вот, вместе с ним мы доходим до «русской полки», которая оказалась «особенно мрачной», узнаем о «политических стихах Пушкина, которого считали революционером», и что он «был убит на дуэли в 1837 году»; узнаем про Достоевского, которого «в 1848 году царь отправил на каторгу в Сибирь, потому что его творчество расценивалось как социалистическая пропаганда». Но в конце концов Достоевского освободили, и он стал писать романы, чтобы рассчитаться с долгами. «Так же и я, – замечает Дилан, – записывал альбомы в начале 70-х, чтобы расплатиться с кредиторами».
Дальше читаем буквально следующее:
«Там была также книжка графа Льва Толстого, в чьей усадьбе я окажусь более двадцати лет спустя. Это было его родовое имение, которое он использовал, чтобы просвещать крестьян. Усадьба расположена за пределами Москвы, и именно сюда он уехал в зрелом возрасте, отказавшись от своего творчества и осудив все виды насилия. Когда ему было восемьдесят два года, он написал своим домашним записку, где просил оставить его в покое, и ушел прочь в заснеженные леса, а спустя несколько дней его нашли умершим от воспаления легких. Экскурсовод разрешил мне покататься на его велосипеде».
Смысл последней фразы показался мне до конца не ясным: на чьем велосипеде – экскурсовода или Толстого? Утром я первым делом пошел в музей и спросил, есть ли у них велосипед Толстого. Оказалось, что нет – такой велосипед есть только в московском музее Толстого в Хамовниках. В результате дальнейших расспросов удалось установить, что в восьмидесятые годы в Ясной Поляне действительно работал экскурсовод, который жил в одной из окрестных деревень и каждый день приезжал на работу на велосипеде. Так что последнюю фразу следовало читать: «Экскурсовод разрешил мне покататься на своем велосипеде».
По времени все, кажется, сходилось: если действие «Хроник» происходит в начале 1960-х, то «более двадцати лет спустя» это примерно середина 1980-х, и Боб Дилан, если он был в России (или, скорее, в СССР), мог кататься на велосипеде экскурсовода. Но был ли Боб Дилан в СССР? К этому времени он уже стал звездой, мировой знаменитостью, и его сколько-нибудь официальный приезд просто не мог остаться незамеченным.
Оказалось, что это было возможно. Судя по всему, речь идет о приезде Боба Дилана в Москву в 1985 году, когда здесь проходил двенадцатый Международный фестиваль молодежи и студентов. Инициатором приглашения Дилана был Андрей Вознесенский, который вместе с Евгением Евтушенко устраивал в рамках фестиваля на стадионе в Лужниках «Вечер мировой поэзии», и Боб Дилан стал одним из его участников, хотя его имя и не значилось на афишах. Считается, что событие это с треском провалилось, так как на стадионе почти не было зрителей, а те зрители, которые там оказались, не имели ни малейшего представления о том, кто такой Боб Дилан. Он спел три песни под жидкие аплодисменты, был разочарован приемом публики и затем в течение какого-то времени жил на даче у Вознесенского в Переделкино. Вероятно, в это самое время кто-то, возможно сам Вознесенский, и отвез его в Ясную Поляну.
Биографы Дилана пишут о неудачном московском выступлении. Однако из Москвы он поехал в Тбилиси, где его приняли гораздо лучше. В какой-то момент, до или после Тбилиси, он, кажется, заезжал еще и в Одессу, откуда были родом его дедушка и бабушка по отцовской линии. Но посещение Ясной Поляны от внимания биографов ускользнуло – до появления автобиографических «Хроник».
Читая в яснополянской гостинице «Хроники» Боба Дилана, я всего этого еще не знал, но уже о многом догадывался. Больше всего меня, конечно, поразило само совпадение: как могло такое случиться, что я открыл именно эту книгу и именно на этой странице, находясь в Ясной Поляне? Я почувствовал себя обитателем какой-то причудливой, совсем не евклидовой геометрической реальности, свидетелем странного изгиба пространства и времени, соединившего XIX, XX и XXI века, 1960-е, 1980-е и 2000-е годы, Россию и Америку. Причем, как герой набоковского рассказа, я попал в это положение как будто нечаянно, по касательной, вдруг оказавшись в центре тайфуна, нарушающего привычные представления о закономерностях и вероятностях.
В музее всегда возникает странная игра конкретных обстоятельств места и времени. В данном случае установилась удивительная связь между библиотекой в квартире 1960-х годов в Нью-Йорке и усадьбой Льва Толстого в Ясной поляне. При всей кажущейся наивности строк Дилана, посвященных его юношескому знакомству с Толстым, они оказались в автобиографии не случайно. И не случайно, очутившись в Москве после неудачного выступления, он поехал (вероятно, захотел поехать) в Ясную Поляну – совсем не ближний свет, хотя в воспоминаниях пространство явно сжимается, приближая усадьбу Льва Толстого к Москве. И я даже думаю, что он слегка лукавит, смазывая синтаксис, чтобы было до конца не ясно, на чьем же велосипеде он ездил в Ясной Поляне.
Боб Дилан – не просто известный «бард» или рок-звезда; прежде всего, он – настоящий большой поэт ХХ века. (Вознесенский не зря старался, выписывая его в последний предперестроечный советский год из Америки.) И, как всякий большой поэт, он определяет себя в масштабных культурно-исторических координатах. Чтение в чужой нью-йоркской квартире Льва Толстого, – а вслед за этим и всей мировой литературы – вовсе не бытовой эпизод, каким он, может быть, выглядит в автобиографии. Это – честная попытка большого художника понять, как ранние юношеские впечатления повлияли на его становление как поэта, музыканта и гражданина, и как они впоследствии трансформировались в его социальный активизм, нонконформизм, пацифизм и религиозные искания – это я говорю о Дилане, хотя многое из этого можно было бы отнести и к Толстому.
Любопытно, что, говоря о Толстом, Дилан совсем не касается его художественных произведений. Он пишет исключительно о самом Толстом, о его гражданской позиции («просвещал крестьян», «осуждал насилие») и о драматических обстоятельствах его жизни и смерти. И еще он пишет о месте. Ясная Поляна – хотя она и не названа в тексте, – становится местом действия, своего рода «рамкой» жизни Льва Толстого по версии Боба Дилана. Очевидным образом, посещение Диланом Ясной Поляны в 1980-е годы проецируется на эпизод его первого знакомства с Толстым в 1960-е, описанный им в 2000-е годы. Можно сказать, что в этом конкретном случае музей выполнил свою миссию, став «местом встречи» Дилана и Толстого.