22 июня 1858 года Александр Дюма-пер шагнул на санкт-петербургский берег, о котором он столь долго мечтал и на который его двадцать лет кряду не пускал покойный император Николай Павлович. Добрейший был человек — другой бы за «Учителя фехтования» приказал найти Дюма за границей и выкрасть для более тщательного изучения писателем сибирских реалий. Первый в мире роман о декабризме, и весьма сочувственный. В Россию книга все равно проникала, несмотря на запрет. Однажды Николай увидел, как ее тайком читает его собственная жена, и сделал такую сцену, как если бы застал ее не с романом, а с автором. Но монарший сын, воспитанник Жуковского, изволите видеть, сделал маленькую оттепель, выразившуюся, например, в том, что Кушелев-Безбородко получил возможность пригласить Дюма в суровые наши края, где на него все молились, — и прощенный гость из Парижа, как некая Асламазян, воспрянул, волю почуя.
За восемь месяцев он проехал через всю европейскую Россию от Москвы до Астрахани, заехал в Дагестан и описал странствие в семи выпусках «Записок о путешествии от Москвы до Астрахани» и «Заметок о Кавказе». Все это время за ним осуществлялся негласный полицейский надзор. До известной степени повторилась история с Жидом и Фейхтвангером: для уравновешивания потенциально неблагонадежной книги Дюма был приглашен Теофиль Готье… но он как раз не написал ничего интересного (книга «Сокровища России», 1863, совершенно забыта), а сочинение Дюма оказалось точным, зорким и увлекательным. Конечно, это не де Кюстин с его брюзжанием, но именно потому, что Дюма смотрел на все широко открытыми и доброжелательными глазами, он увидел больше, и увиденное им кажется горше. Чего стоит одно замечание о том, что у станционного смотрителя может не быть ни одной лошади, зато непременно наличествует вся документация, включая инструкции с сургучными печатями. Лишь в восьмидесятые годы прошлого века Владимир Ищенко перевел и частично опубликовал российские дневники Дюма («Кавказ» был благополучно издан у нас в 1861 году), попутно опровергнув клевету насчет содержащейся в них развесистой клюквы. Эту клюкву придумал в 1910 году создатель петербургского театра «Кривое зеркало» театральный критик Кугель для пародии «Любовь русского казака», а Дюма ни при чем.
Что мешало многим принять точку зрения Дюма (в особенности неприятную, конечно, для любых реформаторов, прежде всего большевиков) — так это его тихое, благожелательное изумление европейца перед туземцами: ежели они живут так, то, значит, им нравится! Ему вообще — судя по африканским и прочим запискам — присуще отношение к национальным болезням, как к местным обычаям. Лечить их незачем, потому что если бы народ хотел — он бы давно сам все изменил. Не меняет — значит, не надо. Шоу когда-то издевался устами Цезаря: «Британик у нас варвар и полагает, что обычаи его острова суть законы природы». Но, товарищи дорогие, так ведь и есть — применительно к данному острову! Получается апология мирного быта: рыбы пляшут от радости, что их жарят, а раки краснеют от счастья, что их варят. В разговоре с Некрасовым (путешественник обязан увидеться с оппозицией, это уж как водится) Дюма обронил показательную реплику: «Отменив крепостное право, Россия вступит на путь всей просвещенной Европы — путь, ведущий ко всем чертям!»
Примерно половину его записок составляет описание гастрономических чудес и женских типов, которые были тут к его услугам; тут в полной мере проявился демократизм его вкусов — осетровых рыб он нашел «пресными и жирными», заметив, что без соуса они вовсе никуда и придать им должную остроту способен только француз (отчасти это касается и русской жизни). Судак, напротив, вызвал его восторг — и эта любимая рыба русского простонародья идет по 2 копейки за фунт, тогда как безвкусная стерлядь стоит рупь! Сам лопал этого судака в обед и ужин и путешествовавшего с ним художника Муане заставлял. Женщины Кавказа и Астрахани тоже показались ему лучше московских барынь (назвать их пресными и жирными, думается, помешала только французская галантность). Таковое преимущественное внимание к местной кухне и женскому полу тоже объяснимо: умей взять от страны лучшее, что в ней есть, и не требуй того, чего нет. Все бы так ездили.