Безусловно, Савинков был дворянином. Возможно, мы сейчас плохо понимаем дворянский быт, дворянскую психологию, но он был ее воплощением. Характеризуя фигуру Савинкова, никто не понимает глубины идеи, которая им владела. Понятно, что он был революционером с 17 лет и до момента смерти, но все же в первую очередь он литератор, в этом и состоит разгадка его жизни.
Если прочесть дневник Савинкова, который он вел на Лубянке, вы увидите в нем воспоминания, реминисценции, рефлексию, тяжелые мысли о родных, принятие советской власти, но все это облечено в художественную форму. Его буквально преследуют образы, ассоциации — ими обычно одержимы поэты и писатели. Видно, что есть вопросы, волнующие его намного больше других, даже больше судьбы страны. Савинков оттачивает свое перо постоянно, и если не понимать этого, дверь в его душу ни за что не открыть. Историки не могут осознать всю глубину его фигуры, потому что для написания достойной биографии Савинкова нужен литературовед.
До сих пор не введен в научный оборот колоссальный пласт его наследия. Практически все работы Савинкова лежат неопубликованным грузом в архивах. Даже повесть «Конь бледный» издана в полном объеме только один раз в Ницце в 1913 году, все остальные издания содержат сокращенный текст.
Ключевой источник к пониманию фигуры Савинкова — его показания на следственной комиссии. Сто страниц густого текста, воспоминания еще более откровенные, чем в книге «Воспоминания террориста», и они тоже не введены в научный оборот. Об эпистолярном наследии не приходится даже говорить — огромное количество писем разбросано по архивам всего мира. Литературные статьи и очерки не собраны. То есть целостной картины Савинкова нет, и ее очень сложно составить.
Савинков — революционер, как принято было тогда говорить, новой формации. Здесь стоит вспомнить его письмо к Вере Фигнер, в котором он пишет среди прочего: «Я ваш сын». В третьем томе ее воспоминаний есть такая строка: «Я прочла его письмо и сказала: не сын ты, а пасынок». Важно не то, что сказала Фигнер, а то, что Савинков воспринимает себя как абсолютного наследника всего русского освободительного движения.
При этом он пишет, что методы, мораль и идеология прежних революционеров — это хлам, ветошь, все это нужно выбросить, и нужно привнести новое, «то, что вы (говорит он, обращаясь к старому поколению) называете ересь». Новое религиозное восприятие, новая интеллектуальная жизнь и новая мораль, новое видение — вот ради чего революционер должен бороться. Одного социального переворота, экономических реформ мало. Без понимания этих мыслей Савинкова тоже невозможно раскрыть всю сложность его натуры.
Он представляет собой крайнее выражение идеализма, бессеребренности, жертвенности всех предшествующих поколений революционеров. Савинков не только концентрирует все лучшее, но и завершает в своем лице образ повстанца. Он олицетворяет собой каждого представителя революционно-освободительного движения, когда гибнет на внутреннем дворе Лубянки в мае 1925 года.
После этого мы нигде и ни в ком не увидим такого яркого революционного духа. Парадокс последних восьми лет жизни Савинкова, который тщатся разгадать исследователи, заключается в попытке понять природу народной воли — ведь все поколения революционеров боролись именно за нее. Когда же она наконец появилась, было необходимо мужество, чтобы посмотреть на получившееся и признать, что идти против нее будет преступлением. Савинков смог это сделать, и это, конечно, вызвало критику со всех сторон от тех, кто этого мужества не имел.
Противоречивость Савинкова настолько отпугивает историков, что о нем не написано ни одной монографии. Сложно разобраться в его многослойности, понять, в какой степени он искренен или лжив. Многие историки просто соглашаются с оценками Горького и Фигнер, говорящими о неискренности Савинкова. Но стоит заглянуть в его личные письма родственникам, как становится понятно, что он достаточно искренен. Как ему удавалось сочетать теракты с отрицанием пролития крови? Как идеи о демократическом государстве, о крестьянской России соседствуют с симпатиями к Муссолини? Ответ прост: Савинков сочетал в себе несочетаемое.
Больше всего исследователи спорят о его смерти. С моей точки зрения, это, конечно, самоубийство — власти было выгодно держать его за решеткой. Первая личность Савинкова, которая предала себя, поддержав большевиков, убила вторую. Так он разобрался с самим собой — свел две личности к одному трупу на внутреннем дворе Лубянки.