Отец и сам пил. Изначально я стал убегать на ночевки к друзьям именно поэтому. Каждый вечер папа выпивал на кухне. Когда мне было 14–15 лет, он стал пить больше и начинал ругаться с мамой. Часто из-за того, что я боялся за маму, я приходил на кухню и пытался ее защитить: отталкивал папу от нее, выталкивал с кухни. В такие моменты билась посуда, рвалась одежда, а однажды отец в гневе разбил единственный в доме ноутбук.
Отношения между родителями быстро начали портиться: когда я учился в 11 классе, мама купила раскладное кресло из «Икеи» и переехала на кухню нашей двухкомнатной квартиры. Отец начал уходить в полноценные запои на неделю-две. В это время он обычно много спал, просыпался часа на два-три, выпивал, смотрел телевизор и засыпал обратно — и так раза четыре за день. Я боялся, что он зайдет ко мне в комнату сильно пьяный, и установил на дверь замок. Это его не останавливало: он стучался, предлагал поговорить, спрашивал, люблю ли я его. Когда отец был совсем плох, мог потерять равновесие и упасть в коридоре.
Когда становилось понятно, что отец нужен на работе, мама или я вызывали ему нарколога: врач ставил капельницы, чтобы хотя бы частично привести отца в чувства.
Иногда, когда отец понимал, что пить больше не может, он ставил такие капельницы сам: когда-то белый матрас его кровати, который и так был желтый от сигаретного дыма и весь в дырках от горящих бычков, пополнился гигантским пятном от крови — он мазал иглой мимо вены.
Бывало и так, что, чтобы поставить ему капельницу, из Подмосковья приезжала его старшая сестра, моя тетя. В один из таких приездов, когда она уже откапала папу и он улегся спать, мы сидели на кухне, и она спросила меня: «Скажи, папа пьет, потому что ты его не любишь, да?»