Достаточно сложно представить, каково было, например, молодому В.Г. Черткову (род. в 1854г.) сначала ознакомиться со столь радикальными идеями относительно полового общения и брака, потом обдумать их, принять или не принять, но сразу же заниматься распространением еще не законченной, но уже разошедшейся в списках «Крейцеровой сонаты» по всему миру (пока даже без «Предисловия»), отвечая при этом на бесконечные вопросы тех, кто никак не мог не только принять, но и понять, что же такое имеет в виду граф и как такое возможно. И всё это в течение каких-то 5-6 месяцев! В апреле 1890 г. Чертков еще раз обстоятельно пишет Толстому об «оправдании брака», говоря о том, что это необходимо для переводчиков, чтобы не отпугнуть «миллионы современных людей <…> от жизни Христа». В ответ Лев Николаевич не поддается, ему очень не хочется огорчать своего друга (который был к тому времени уже 3 года как женат, и женат вполне счастливо, в 1889 г. жена родила второго ребенка), но он уже крепко все обдумал. Он пишет: «Я не мог в «Послесловии» сделать то, что вы хотите и на чем настаиваете, как бы реабилитацию честного брака. Нет такого брака. <…> Я не то что доволен послесловием. И форма изложения, и порядок, и мера всё неверно, но мысли, высказанные там, верны, искренни, и я с величайшим напряжением и радостью открывал их <…> Целую вас и вашу семью и люблю всей душой. <…> Послесловие не присылайте больше мне. Я думаю, что теперь я только буду портить. Если что нескладно, исправляйте с Ваней».
Толстым отвергается брак в принципе, и объяснение почему, можно найти в повести «Дьявол» (помним: незаконченной и опубликованной лишь после смерти автора), написанной вдруг и очень быстро в ноябре 1889 г. Поводом к написанию послужило, как можно предположить, особое отношение автора к своей собственной жизни в молодости. Чертков ознакомился с незаконченной повестью практически сразу и дал ей очень высокую оценку. В начале 1890 г. он видел в ней «ужасную историю» и просил прислать ему копию, чтобы еще раз «прожить с Иртеневым все его страдания и усилить в себе ужас перед этой убийственной похотью». Но не то видел в ней автор! «Дьявол» обречен был появиться, потому что наряду с искренними удивлениями, такими как, например, слова купца Брашнина после одного группового слушания «Крейцеровой сонаты» в Москве: «Повесть хороша. Только вот думаю я, откуда бы он, Толстой, мог узнать все это про меня? Ведь это про меня написано» явились, конечно, те, которые решили, что их брак утроен иначе и хорошо. Именно «идеальный» брак у Иртенева с Лизой: «Чем больше он узнавал её, тем больше и он любил её. Он никак не ожидал встретить такую любовь, и эта любовь усиливала еще его чувство». И далее еще: «Другое было то, что, как ни много он ожидал от своей жены, он никак не ожидал найти в ней то, что он нашел: это было не то, чего он ожидал, но это было гораздо лучше». Мотив случайности, неподконтрольности, необъяснимости и внезапности перекликается здесь со «Смертью Ивана Ильича» и «Крейцеровой сонатой». Однако и этот союз заканчивается самоубийством Иртенева, или в другой концовке убийством им Степаниды. Только ли из-за похоти, с которой не совладал главный герой, это произошло? В ноябре 1889 г., когда пишется «Дьявол», Толстой, как уже было сказано, избавился от иллюзий относительно каких-либо условий брака. Для него любой брак обречен на несчастье. А формальный повод к его разрушению найдется. В «Дьяволе» проговаривается мысль, которая займет важное место в «Послесловии» к «Крейцеровой сонате». Не столько на похоть указывает Толстой, но на условия, в которых жил Евгений до брака. О глубочайшем заблуждении, в котором находятся молодые люди, хотел главным образом сказать Толстой. О непонимании сути отношений к женщине, о том, что нельзя раз сойдясь с женщиной, жить потом не с ней. Не тогда был неправ Евгений, когда, будучи женатым человеком, желал Степаниду, а тогда, когда в самый первый раз сошелся с ней (автор в повести не акцентирует внимания на том, что сношения с разного рода женщинами начались у Евгения с 16 лет). «Евгению и в голову не приходило, чтобы эти отношения его имели какое-нибудь для него значение. Об ней же он и не думал. Давал ей деньги, и больше ничего. Он не знал и не думал о том, что по всей деревне уж знали про это и завидовали ей, что ее домашние брали у ней деньги и поощряли ее и что ее представление о грехе, под влиянием денег и участия домашних, совсем уничтожилось. Ей казалось, что если люди завидуют, то то, что она делает, хорошо». Ближе к кульминации Евгений начинает понимать, что же с ним произошло, и прямо выражает авторские мысли: «Да, вот и перервал, когда захотел, — говорил он себе. — Да, вот и для здоровья сошелся с чистой, здоровой женщиной! Нет, видно, нельзя так играть с ней. Я думал, что я ее взял, а она взяла меня, взяла и не пустила. Ведь я думал, что я свободен, а я не был свободен. Я обманывал себя, когда женился. Всё было вздор, обман. С тех пор, как я сошелся с ней, я испытал новое чувство, настоящее чувство мужа. Да, мне надо было жить с ней».
Разумеется, что и похоть, дьявольское желание – то материальное, что разрушило жизнь Евгения, – важная часть повести. В силу художественного гения и чтобы сделать свою идею понятней, Толстой выпукло рисует собственно Дьявола: «Главное же то, что он чувствовал, что он побежден, что у него нет своей воли, есть другая сила, двигающая им; что нынче он спасся только по счастью, но не нынче, так завтра, так послезавтра он все-таки погибнет». После этих строк читатель уже не сомневается, что произойдет что-то еще более ужасное (с его точки зрения), чем супружеская измена. Это ужасное и происходит, и читатель после некоторого потрясения удовлетворенно закрывает книгу, пожалуй, что и посчитав героя душевнобольным, не обратив внимания на последние необъяснимые по величию и красоте слова о том, что «самые же душевнобольные это несомненно те, которые в других людях видят признаки сумасшествия, которых в себе не видят». Очень характерно свидетельство Льва Толстого-сына, ему довелось прочитать повесть при жизни отца, и он вспоминал: «И тогда же, рядом в моей комнате я прочел его, удивляясь, откуда этот чудесный рассказ вдруг явился. Конечно, я не понял тогда и половины его глубины. Может быть и сейчас я не довольно глубоко понимаю, как страдал отец в те годы «тем, что он был не свободен» (как думал о себе и Иртенев). Он страдал сознанием, что не только раньше, всю свою прежнюю жизнь, он не был свободен, но даже теперь, после того, что написал рассказ «Дьявол» и «Крейцерову Сонату»».