«Россия, рожденная после конца коммунизма, не была идеальной демократией, — рассуждает Томас Пикеринг. — Ей нужно было пройти огромный путь. Тот факт, что в России состоялись выборы, в ходе которых конкурировали разные политические силы, стал по крайней мере маленьким шагом вперед. Те выборы прошли не так, как их провели бы в Швейцарии — это, конечно, недостаток. Мы все это видели, все понимали. Но все равно, такие выборы были лучше, чем вообще никаких. Мы считали, что хорошо — это еще не безупречно, но все же уже не ужасно».
Почти все согласны, что 1996-й — год важнейшего поворота в истории России. «Я безо всякого пафоса считаю, что это была самая драматическая, историческая развилка в судьбе страны, уж по крайней мере с 1991 года, а может, и с 1917-го, — говорит Анатолий Чубайс. — Именно эта победа Ельцина навсегда сломала хребет коммунизму в России, сделала необратимыми главные достижения: восстановление российской государственности с демократической Конституцией и создание основ рыночной экономики с частной собственностью. Эта основа устояла во время мирового экономического кризиса 1998-го и стала базой для “российского экономического чуда” — удвоения ВВП в 1999–2007 годах. Я по-прежнему считаю, что если бы в той ситуации победил Зюганов, это было бы российской национальной катастрофой».
Но есть и другая точка зрения: национальная катастрофа — это потеря веры в демократию, в институт выборов и в институт собственности. «Процесс важнее результата, — говорит Михаил Фридман. — Процесс смены собственников важнее того, кто станет собственником. В 1990-е был шанс объяснить обществу, что все прозрачно, чисто, насколько это возможно. Чтобы общество поверило. А в итоге что мы имеем? Никто ни во что не верит. Какой же это институт собственности, если никто не верит, что она законная?»
В 1996 году мушкетеры короля лихо и цинично добились своего. Они стремились к победе. Как в старых романах, когда нужно одержать верх любой ценой и цель оправдывает средства. Но средства, которые применили мушкетеры, уничтожили их цель. Только в конце этого романа умерла не Констанция, а Конституция.
Я попытался расспросить героев книги, почему так вышло. Многие, как и герои Дюма, находили мистические аргументы: они говорили про судьбу, рок, менталитет, особый путь, неумолимые законы истории и даже про волю Божью. То есть сами мушкетеры одержали славную победу, а потом вмешалась злая судьба и все испортила — и они тут ни при чем. А один из участников событий на мой вопрос ответил цитатой — тоже из давней французской истории: «Это больше, чем преступление, это — ошибка».