Два смертельных врага – Борис Годунов и Лжедмитрий I – мечтали, чтобы их русские подданные овладели теми знаниями, за которые они так ценили немцев. Буссов сообщает, что однажды Годунову пришла в голову идея устроить в России школы наподобие имевшихся в других европейских странах «для того, чтобы в будущем иметь среди своих подданных мудрых и способных людей». Борис «предложил оказать всей стране милость и благоволение и выписать из Германии, Англии, Испании, Франции, Италии и т.д. учёных, чтобы учредить преподавание разных языков. Но монахи и попы воспротивились этому и ни за что не хотели согласиться, говоря, что земля их велика и обширна и ныне едина в вере, в обычаях и в речи и т.п. Если же иные языки, кроме родного, появятся среди русских, то в стране возникнут распри и раздоры и внутренний мир не будет соблюдаться так, как сейчас».
Тогда Борис «выбрал восемнадцать дворянских сынов, из которых шесть были посланы в Любек, шесть – в Англию и шесть – во Францию, чтобы их там обучили». Как к этому отнеслись современники и соотечественники Бориса Годунова, видно из другого пассажа «Хроники» Буссова: «Московиты, особенно знатные люди, скорее дали бы своим детям умереть какой угодно смертью, чем добровольно отпустить их из своей земли в чужие страны, разве только их принудил бы к этому царь». Судьба первых наших студентов не совсем ясна. По сообщению Буссова, «они легко выучили иноземные языки, но до настоящего времени (Буссов имел в виду 1610-е гг.) из них только один вернулся в Россию – тот, которого Карл, король шведский и прочая, дал в толмачи господину Понтусу Делагарди. Его звали Дмитрий. Остальные не пожелали возвращаться в своё отечество и отправились дальше по свету». Возможно, так оно и было. По крайней мере, беглец из России времён царя Алексея Михайловича – подьячий Посольского приказа Григорий Катошихин утверждал, что русские, если бы они свободно бывали в европейских странах, со временем оценили бы преимущества тамошней жизни.
Для общества первая поездка русских студентов в Европу не дала ощутимых результатов. Великому посольству 1697–1698 гг. пришлось решать эту задачу вновь. На преодоление феномена закрытости и особенностей средневековой самоидентификации потребовалось столетие – срок немалый для быстро менявшегося европейского мира.
Идея отправить русских людей учиться на Запад занимала и Дмитрия Самозванца. Заняв престол, он «часто… укорял (однако весьма учтиво) своих знатных вельмож в невежестве, в том, что они необразованные, несведущие люди, которые ничего не видели, ничего не знают и ничему не научились, помимо того, что казалось им, с их точки зрения, хорошим и правильным. Он предложил дозволить им поехать в чужие земли, испытать себя кому где захочется, научиться кое-чему, с тем чтобы они могли стать благопристойными, учтивыми и сведущими людьми». Но тогда дальше разговоров дело не двинулось.
В отношении к служилым иноземцам между Борисом Годуновым и Лжедмитрием I имелось одно существенное отличие. Самозванец начал ломать барьеры, которые Борис, как и прежние правители Руси, призывая к себе на службу «немцев», старательно возводил между ними и русскими. Годунов не допускал общение россиян с иноземцами вне служебной или торговой надобности. Лжедмитрий I в 1605–1606 гг., напротив, несмотря на ропот духовенства поощрял неформальные связи русских с иностранцами. Однако лишь отдельные вельможи – царский фаворит Пётр Басманов, князь И.А. Хворостинин, Молчанов, несколько Салтыковых, не стесняясь, приятельствовали с обитателями Немецкой слободы. Молодой придворный Иван Хворостинин, знавший латынь и польский, начал интересоваться западными книгами, включая труды отцов католической церкви. У себя дома он завёл латинские иконы, которые почитал наравне с православными.
Если говорить о западных новшествах времен Лжедмитрия I, то нельзя обойти вниманием церемонию его венчания на царство. Самозванец был коронован дважды двумя наборами сакральных регалий, которые были расставлены в идеологически значимую иерархию. Сначала в Успенском соборе патриарх грек Игнатий венчал «Димитрия» «венцом, диадемою и короною отца его Ивана Васильевича, присланною от кесаря, великого царя Алемании», потом в Архангельском соборе архангельским архиепископом греком Арсением на самозванца была возложена шапка Мономаха. Так старомосковский венец уступил первенство западноевропейской короне Габсбургов.
Впрочем, это не помешало Лжедмитрию I, опершись на «византийский подтекст» шапки Мономаха, писаться «императором». Тем он подчёркивал, что его статус выше титула польского короля, с которым он заключил кондиции, но ни одну из них, став русским царём, не выполнил. Интересно, что «императорами» называли русских царей в своих сочинениях о Московии почти все английские авторы и француз Жак Маржерет, хотя никто из русских монархов XVI– XVII вв., кроме Лжедмитрия I, этого титула себе не присваивал.