Через неделю Саша доделал татуировку. Была пятница, его мама вернулась утром со смены, чтобы ехать на дачу. Им принадлежал жуткий щитовой домик, выкрашенный сиреневой краской, что придавало домику немного марсианский вид. Столкнувшись со мной во второй раз, Сашина мама, видимо, решила, что у нас все серьезно, и показала мне фотографии с дачи. На одной она стояла, рекламно улыбаясь, рядом с тоненькой, не окончательно прижившейся яблоней, на другой, в желтом халате с цветами, сидела на корточках рядом с клумбой. Цветы на клумбе выглядели беднее, чем на халате. Сзади и в том, и в другом случае проступал фиолетовый дом.
— Тебя как зовут, голубушка ты моя ранняя? — спросила она насмешливо, но не обидно.
— Юля, — ответила я.
— А меня Лариса, отчество не люблю.
— Очень приятно, — я улыбнулась.
— Приезжай на дачу к нам, — сказала она, — места много… Может, поможешь мне… а то от этого толку никакого.
Лариса уехала. Долго, скрежеща ключами, закрывала дверь с той стороны.
— Покажи татуировку, — попросил Саша.
Я сняла майку и повернулась к нему спиной. Он подошел ко мне вплотную, его пальцы гладили рисунок, проступавший сквозь сожженную, шелушащуюся кожу. Я повернулась к нему и поцеловала его в губы. Он расстегнул молнию на моих джинсах, зашуршала упаковка раскусываемого презерватива, мы повалились на кровать. Он сказал, что я самая лучшая девушка на свете.
Я лежала на боку, спиной к нему, а он двигался во мне уверенно и четко, как будто качался на тренажере. Постепенно темп рос, его уверенность переходила в меня, и мы двигались уже вместе, через время, через ряды супермаркетов с тележкой, через стеллажи склада в Икее, где на самых верхних полках лежат борты от нашей кровати и нужно только достать, через жареную картошку, к кафе «Фиалка», а может, «У Людмилы», где мы сыграем свою свадьбу, и Лариса будет сидеть рядом со мной в кофте с люрексом. Саша задышал тяжелее, и я увидела черные кости ограды детского сада, и мы ругаемся, кто сегодня поведет дочку, а потом умрет Лариса, а потом мама, и вот мы стоим в кафельном прощальном зале крематория, как в раздевалке бассейна, и все вдруг ускоряется, как от пинка, и уже школа, защемление нервов, мучаемся от межпозвоночной грыжи, а твоя мама так любила этот домик, ну, при ней-то тут вообще ничего не было, а при нас-то: красный пластмассовый стол с красными пластмассовыми стульями, веранду застеклили, и вот площадка под мангал, муж сам сделал… Все сам, все это мы сами, никто не заставлял…
Внизу моего живота запульсировало, как будто из раны вырывалась кровь, Саша последний раз в меня рухнул, а потом откинулся, что-то невнятное выдохнув. Потом он меня поцеловал, снял с члена презерватив, завязал его и узлом и встал с дивана:
— Момент…
Он ушел в ванную и стал там мыть свой член в раковине. На моей ступне, под наростами шрамов запульсировало слово Hure. И лежа на застеленном простыней, которая основательно сбилась, диване, в Железнодорожном, я вдруг поняла, что больше не выдержу. Я вскочила и стала одеваться. Саша вернулся с помытым членом и стал интересоваться, что такое на меня нашло.
— Да ничего, — сказала я. — Просто ты — мудила.