Они взяли с Безлетовым по концу веревки и потянули.
Сразу далось тяжело, но еще был заряд остервененья и запас сил. Утопая в снегу, чертыхаясь, рыча, тащили недолго. Сразу взмокли.
Мать шла позади. Саша не оборачивался.
– Блядь! – выругался Саша, остановившись вскоре.
– Саш, ну не ругайся… Что ты ругаешься все время… – попросила мать устало. – Тяжело?
– Какие-нибудь лыжи бы… – сказал Саша и снова посмотрел на Безлетова. – Или санки… – добавил, отчего-то зло вперясь в своего напарника.
«Чего ты не взял с собой санки, Безлетов? – внутренне хамил Саша. – Разве ты не любишь зимой на санках в деревне… кататься… Пришел бы сегодня с утра к нам домой с санками. Сказал бы: “Заодно покатаюсь у вас… Горка-то есть там?” Сейчас бы пригодились очень твои саночки…»
– Давай еще, – сказал Безлетов. – Сейчас в горку тяжело. Там вон вниз дорога идет. Будет легче.
– Будет легче, – повторил Саша без смысла.
Вновь потащили.
Наезжали на колдобины, останавливались, приподнимали гроб, выползали.
Еще наезжали на поломанные сучья. Вырывали их из-под гроба со скрежетом, отбрасывали зло в кусты.
С горки действительно было чуть легче. Несколько секунд гроб катился сам. Но потом резко поехал в бок – чертыхнувшись, Саша бросился выправлять, упал в снег, ухватился за боковину гроба, удержал. Лежал, обняв обитое тканью дерево.
Мать неожиданно громко заплакала.
– Что же мы делаем, господи… – причитала.
– Давай потихоньку… – сказал Безлетов тихо, не обращая внимания на плач.
Выправили гроб. Спустили его с горки, придерживаемый Сашой сзади.
– Может, легче узким концом вперед? – спросил Безлетов.
– Не знаю… – сказал Саша. – Будем перевязывать наново?
– Ладно, так пошли.
Саша снял шапку, засунул в карман. Она выпала вскоре.
– Санечка, – почти взмолилась мать. – Надень ты шапку. Простынешь же, Сань!
Саша не отозвался. Еще и расстегнулся.
Начало темнеть.
Мать иногда просила уступить ей место – хотела подменить кого-то из мужчин. Ей не отвечали.
Медленно шли, тяжело дыша. Все медленнее шли и все тяжелей дышали. Сплевывали длинно.
Порой менялись местами – когда уставало «тягловое» плечо.
Перевернули гроб малым концом вперед – но так он зарывался быстрее. Пришлось опять перевязывать веревку.
Вновь полетел мягко тихий снег. Предночным холодом начало прижигать щеки и лоб. Уши онемели, ледяные.
Длинные ветви деревьев, вытянутые над дорогой, видные издалека, раскачивались дурнотно. Хотелось прихватить их зубами.
Стало как-то тошно и мерзло, словно кто-то холодным, ржавым ртом дышал на внутренности.
– Мам, брось шапку! – попросил Саша.
Она брела позади, тихая. Встрепенулась, бросила.
Деревья стали чернеть.
«Хорошо мы тут смотримся, наверное, посреди леса… С гробом…» – подумал Саша.
– Настоящие русские похороны… – неожиданно сказал Безлетов почти о том же, что прибрело в голову Саше, – …русские проводы… – поправил Безлетов последнее слово, тяжело дыша.
Они молчали почти всю дорогу, иногда Саша забывал даже, что он рядом, этот человек. Да и сил не было говорить.
Пока светлело небо, Саша пытался угадать те места, которые с детства остались памятны. Зимой сложно распознать летние полянки и стояночки, но иногда получалось. Ничего особенного – там вот, кажется… да, там, однажды остановились – ехали с дядей Колей на его машине, и мама, молодая, с отличной улыбкой и очень счастливыми глазами пошла в лес и сразу вернулась с грибами – она находила их легко, только очень боялась ужей… Мужики в это время курили.
«Ай да Галенька, – сказал дядя Коля. – Хозяюшка какова?» – И оглядел мать почему-то особенно.
Только сейчас Саша понял, что дядька влюблен был в маму. Что-то еще вспомнилось сразу, какая-то сценка на пляже… Забыл. Саше было тогда лет шесть.
А вот где-то здесь… они откуда-то шли… «Почему шли, не помню…» Саша устал тогда. Отец нес его на шее. Посадил и нес. Саше нравилось, что – высоко. Но веток было не достать, потому что отец шел посреди дороги. «Почему мы все-таки шли пешком? И скоро ли мы пришли? Не помню ни черта…»
И Саша снова брел с пустой головой, иногда пытаясь дыханьем согреть руки, которые были и жаркими, и замерзающими одновременно. Не помогало.
Стемнело, и вообще стало не за что зацепиться мыслью.
Иногда Безлетов начинал резко, почти визгливо кашлять.
– Ребята, может, съесть чего хотите? – спросила мать.
«Мать этот кашель спугнул с ее тоски черной…» – догадался Саша.
– Не надо, – ответил он на вопрос.
– Нет, надо, – сказал слабо Безлетов. – Не могу больше, – выдохнул он.
Мать неловко засуетилась с сумкой, не зная, куда ее поставить.
– Ставь на гроб, ладно, – сказал Саша. – Не обидится отец.
Саша присел у гроба и начал пускать слюну.
«Сейчас вырвет…» – подумал он отстраненно. Встал.
Руки мелко дрожали. Слезы на глазах стали намерзать.
Саша прикурил и увидел при свете зажигалки, что Безлетов бледен.
«А если у него сердечко шалит?..»
Мать тоже приметила.
– Алексей Константинович! Может, вам таблетку?
Безлетов слабо замотал головой.
Мать дала ему какой-то бутерброд, он стал вяло жевать.
– Чай остыл, наверное… – мать достала термос.
– Холодный, да, – подтвердила она, плеснув себе. – Будете? – спросила у Безлетова.
– Может, у тебя что погорячей есть? – спросил Саша, с отвращением затягиваясь сигаретой.
– Остыл же, говорю… – не поняла поначалу мать. – А, есть, кажется. Да… Водка. Водку будете?
– Будем, будем… – сказал Саша хмуро и забрал бутылку. – Дай нож.
Легко стукнул о гроб открытой бутылкой, чокаясь. Выпил прямо из горла. Налил Безлетову в стакан. Тот отпил половину, закашлялся. Остатки выплеснул.
Стало еще тошнее и холодней.
Взялись за холодную веревку, как неживые.
«Тяжело как, Господи…» – неожиданно признался себе Саша и чуть не заплакал.
Ползли, как дурные, еще, наверное, минуть семь, и снова стали.
– Сил нет… – сказал Саша вслух. Оглянулся и понял, что они ушли метров на тридцать, не больше, от того места, где только что пили водку.
– Мы замерзнем здесь… – сказал Безлетов тихо. – Надо в деревню идти. А то околеем, – повторил он и смолк, сипло дыша. В горле его клекотало, но даже раскашляться сил у него уже не оставалось.
– Надо бы костер развести, – прошептал Саша. Его потряхивало совсем нехорошо. Он присел, взял в ладонь снега, поднес к губам, но не решился положить белое, хрусткое и холодное в рот.
Мать дрожала. Она присела на гроб, опустила голову.
– Мам, с сердцем плохо? – спросил Саша.
Она остановила его рукой. Посидела минутку.
– Саш, достань… – она не договорила.
Раскрыла рот, дышала часто.
– Мам? – снова осторожно спросил Саша.
Она молчала еще минуту. Сын стоял рядом, ненавидя себя, снег, синь, сумрак.
Но по дыханью матери Саша почувствовал, что ей стало на малую толику легче.
– Положите сейчас меня вместе с отцом… – сказала она ожившим немного голосом.
Слабыми руками поворошив сумку, достала таблетку, кинула в рот, зацепила снега, закусила, сглотнула тяжело.
Никто уже не мог разговаривать.
Все уселись на гроб и сидели спина к спине. Мать – недвижно, Саша – потряхивая головой. Безлетова сильно трясло.
На небе появилось несколько звезд, совсем крохотных.
Саша неожиданно понял выражение «колючие звезды». Откуда-то выбрело это понимание, но разжевать его, изъяснить внутри себя Саша не смог, ни воли не хватило, ни желания.
Холод последние силы подъедал. Захотелось спать… свернуться калачиком на гробе…
Безлетов сполз со гроба, встал на четвереньки. Его вырвало. Он долго отплевывался.
Мать тихо завыла.
– Давайте сдохнем все здесь, – сказал Саша.
Безлетов долго стоял на четвереньках, покачиваясь, потом сел прямо на снег.
Саша достал зажигалку, посветил часы. Два часа ночи. Они шли больше десяти часов. Кто бы мог подумать…
Ну ладно, не шли. Последние часа полтора вот на этих ста метрах провели, ковыряясь в снегу…
– Кто в деревню пойдет? – спросил Саша.
– Ты, Сань, – сказала мать. – Мы тут костер попробуем развести. Или лучше вместе идите. Я посторожу.
– А то украдут… – прошептал Саша.
Оставить мать он не мог. Не идти не мог. Отправить одного Безлетова тоже не мог.
«Как все глупо, Господи!» – хотелось заорать.
«Я все перепутал. Все перепутал. А где? В каком месте я ошибся?»
– Саш…
– Чего, мам? Я пойду сейчас.
– Тихо!
Мать прислушивалась.
Безлетов поднялся, стоял, раскачиваясь и глядя куда-то в темноту.
Спустя минуту стал слышен нестройный, пугливый топот, шум полозьев и хрусткий, наглый мат здорового, крепкого мужика, погоняющего лошадь.