Ах, как это мило! Очень хорошо!
Ю.Ким
I
Анна Андреевна сидела за своим столом и тихонько плакала. В классе больше никого не было. Ученики, едва раздался звонок, разбежались по домам, урок был поздний, последний, в коридорах давно стояла тишина, и только уборщица в дальнем пролете домывала полы, шаркая шваброй и позвякивая ведром. Анна Андреевна была сильной женщиной, но сегодня – она это чувствовала - силы буквально физически исторглись из нее, покинули тело сломя голову, без оглядки, напролом. С самого утра она чувствовала себя неважно, время тянулось медленно, нужные слова забывались, и в мыслях царила непреодолимая рассеянность. А на последнем уроке её оскорбил ученик, оскорбил грубо, едко, с самодовольной ухмылочкой. Не самый плохой, а даже милый, как она полагала, мальчик. И ведь совсем недавно она похвалила его при всех, сказала, что его недооценивают, что у него огромный потенциал, и вот пожалуйста. Она плакала и плакала, и не могла остановиться.
На улице становилось темно. Взяв себя в руки, Анна Андреевна собрала свою сумку, оделась и пошла домой. «Как я несчастна!» – повторяла она. В воздухе пахло предновогодней суетой. Все знают, что это такое: люди мелькают с озабоченными лицами, на улице морозно и не грязно, всюду светятся новогодние фонарики, пахнет мандаринами, уличное освещение по-особому теплое и обнадеживающее. Анна Андреевна зашла в магазин и окунулась в суету ещё больше. Ей и надо-то было купить себе чуть-чуть еды на вечер, но все эти овощи, фрукты, привозимые под новый год в невероятных количествах, вдруг поразили её, она увидела их совершенно отвратительными, полугнилыми, сваленными в огромную кучу, из которой малоимущие люди пытаются выбрать что-нибудь получше, и от этого толкаются, и от этого со знанием дела повторяют «Новый год же!», «Ничего!», и от этого кажутся ещё более жалкими, на что-то каждый свое очень глупое и примитивное надеющимися. Анна Андреевна почувствовала себя очень скверно. Она решила скорее взять, что ей нужно, и убраться отсюда. Похватав кое-чего, она остановилась рядом с сырами. Ей захотелось дорогого сыра, не того, который берут все.
– Скажите, какой сыр хороший? – обратилась она к юноше, стоявшему рядом и тоже смотревшему на сыры. – Вы не знаете?
Он был очень похож на ученика, оскорбившего её сегодня. Такой же с виду милый мальчик, и Анне Андреевне захотелось, чтобы он оказался привычным ей ребенком – хорошим, воспитанным, вежливым, умным. В его корзине лежали пакет молока и какие-то банки с консервами. Мальчик посмотрел на Анну Андреевну печальными глазами.
– Я не ем сыр, я слишком беден, – сказал он и сразу пошел прочь. Его голос был металлический, сухой, в нем не было ничего знакомого, там сквозила такая глубокая пустота, что Анна Андреевна растерялась.
– М… как неостроумно… – промямлила она, не удивленно, а так, словно предчувствовала такой ответ, и посмотрела вслед мальчику. – Голова кружится, – подумала она.
Взяв первый попавшийся кусок сыра, она пошла к выходу, но по пути остановилась у рыбного холодильника. В нем царил полнейший хаос из всевозможных нарезок, кусков, баночек, банок, упаковок. «Нужно взять чего-нибудь рыбного, да». С минуту посмотрев на цены и сделав выбор, она, однако, не смогла понять, что чему соответствует. Она хотела купить некую баночку с рыбкой, к которой был яркий, оранжевый, самодовольный ценничек.
– Молодой человек! – обратилась она к пареньку в сальной жилетке, работнику магазина, который куда-то тащил груженную мешками тележку. – Молодой человек, помогите мне. Где вот это здесь стоит?
– Закончилось. Быстро. Разбирают, – молодой человек сказал три слова и повернул голову в другую сторону.
– Так снимите же ценник, люди ведь ищут!
– Этого. Я. Не. Могу, – молодой человек сказал ещё четыре слова, на сей раз даже не оборачиваясь.
– Так позовите старшего!! Вы… вы! – Анна Андреевна задохнулась от возмущения, у неё закололо в груди – так ей стали невыносимы эти хамство, глупость, мерзость! Эта повседневность, этот праздник, эти люди! О! Ведь она учит детей уже 20 лет, и вот этого детину могла учить, и того с сырами! И они выросли, и стали вот этими, стали какими-то странными, грубыми, непонятными ей, острыми – почему? Что это… Что с ними происходит? Откуда у них эта пустота в глазах, о чем они думают? Почему они такие молчаливые, отрывистые?
Юноша хмыкнул, посмотрел на Анну Андреевну, что называется, оценивающе, «с ног до головы» и с равнодушным лицом, бросив телегу, пошел в служебное помещение. Спустя десять секунд он вышел оттуда, волоча по полу ещё один мешок, и, кинув тот на телегу, повернулся к Анне Андреевне:
– Я не могу снять ценник. Могу только позвать замуправляющего.
– Мы же только что об этом говорили! Вы что, смеетесь надо мной?
– Нет, – и ушел в ту же дверь.
– Что же это? – Анна Андреевна почувствовала себя плохо. Её правое плечо стало дергаться, навернулись слезы, перед глазами возник туман. Она поднесла руку к губам, стала водить пальцами по лицу. По телу разлилась слабость, Анне Андреевне, не старой ещё женщине, стало тяжко стоять. Она облокотилась о холодильник и закрыла глаза.
– Что Вы, женщина? Что такое? – донесся до неё голос.
Анна Андреевна открыла глаза и сквозь туман разглядела перед собой ещё одного молодого человека. Ему было лет 25 всего на вид, может и меньше. Он был высокий, ухоженный и очень современный – это слово первым отпечаталось в голове Анны Андреевны.
– Снимите ценник! Немедленно! Почему я должна тратить свое личное время, разбирая ваши завалы? – Анна Андреевна выкрикнула это вполне неожиданно для себя. Её голос донесся словно издалека. Он был хрипл, сорван и уже истеричен. Анна Андреевна не знала, что скажет дальше, ей не хватало воздуха, и она судорожно цеплялась за холодильник, чтобы не упасть.
– Да сниму, сниму сейчас, не ори только, – сказал парень таким спокойным и привычным тоном, будто он разговаривал с ребенком, который просил его снять что-нибудь с верхней полки, грозясь завизжать, заплакать.
– Что ты сказал? – вздрогнув и совсем шепотом спросила Анна Андреевна, не отдавая себе больше отчет, что с ней и где она находится. И тут же взорвалась! – Ты мне не тычь! Ты мне не тычь, слышишь?! – сознание окончательно покинуло Анну Андреевну, предметы вокруг поплыли, и она начала истошно кричать, кричать, как никогда не кричала, как кричат только раз в жизни, кричат слова, которые потом не помнят. Заместитель управляющего попытался было оборвать её молодым своим грубым басом, тоже что-то проорал, но она кричала и кричала, ничего не слыша. Кричала, что она учит детей, что она всю жизнь отдала им, что те её любят, но не все, потому что есть среди них плохие, которые курят и ругаются, и ничего не читают, ни черта не хотят знать, а потом вырастают в таких вот, как этот, и тот, и другой! И что-то ещё, самое сокровенное, то, что в обычной жизни нельзя и сформулировать и некому высказать: ни матери, ни подруге. Весь магазин затих, люди столпились вокруг, стояли, слушали, испуганно раскрыв рты, и не знали, что делать.
– Пропустите! Что же вы стоите? – раздался чей-то возглас, и из толпы выбился мальчик, тот, которому не хватало на сыр. Он подбежал к Анне Андреевне и обхватил её обеими руками, сжал, обнял и стал что-то быстро шептать ей, смотря прямо в глаза. Голос его стал теплым-теплым, и Анна Андреевна услышала его. Она перестала кричать, а всё вокруг перестало плавать. Она увидела улыбающееся в каких-нибудь 15 см от нее лицо мальчика, что-то ей говорящего и, казалось, излучающего мягкий свет. В один миг всё в ней перевернулось! Анне Андреевне стало очень легко, она уткнулась в угловатое его плечо и заплакала.
II
А вот идет ещё один юноша. Вот как он идет:
Под Новый год на улицах очень хорошо! Темнеет рано, и люди высыпают со своих рабочих мест, но спешат не домой, а в магазины, торговые центры, за продуктами и подарками. Они очень милы в своем стремлении устроить настоящий праздник! Со всеми атрибутами, по всем традициям. В этих самых традициях мне видится очень большая ценность. Они скрепляют всё, что так стремится расползтись. Люди, которые, так сказать, уже пожили на этом свете, знают это. Несмотря на то, что я ещё очень молодой, и неопытный, и горячий, я тоже знаю это. У меня совсем нет друзей, потому что все мои сверстники очень глупы и не зрят в корень, не хотят видеть сути. Они либо совсем ни о чем не думают, либо думают чужие модные мысли. А я в любом вопросе вижу самую суть. Помню, однажды я спросил своего дядю, стоит ли в обязательном порядке крестить детей. И он ответил мне, что раз так поступали наши предки с незапамятных времен, у нас нет другого выхода, иначе мы будем не мы, а непонятно кто, и всё распадется на бессвязные части, и ничего не останется. Простота и непоколебимая уверенность, с которыми он это высказал, поразили меня, и я вполне с ним согласился. Я сразу принял его точку зрения, потому что он смог её сформулировать, у него она есть, а у меня её не было. Я принял сторону сильного. У меня вместо собственного мнения был лишь набор сомнений, откуда-нибудь взятых, где-то услышанных. И эти сомнения были не мои, я их перенял, но они не прижились во мне, не раскрылись в полноценное мнение, которое я мог бы отстаивать. Думаю, это оттого, что они оказались чужеродными мне по духу, не родственными. А когда я услышал дядины слова по этому поводу, мне сразу стало легче. Они вошли в меня мгновенно и стали частью меня. Вот как бывает с тем, что молодежь подчас считает устаревшим и отжившим. И таких примеров тысячи! Традиции очень важны, миллиарды людей знают об этом. Поэтому я люблю Новый год! И все остальные праздники.
В предпраздничные дни я хожу себе целые вечера напролет, смотрю по сторонам и напеваю:
Давайте негромко,
Давайте вполголоса,
Давайте простимся светло!
Это моя любимая песня из очень старого фильма «Обыкновенное чудо». Вот и сегодня (и во все эти дни – под Новый год и Рождество) в разных местах случаются чудеса. В них тоже нельзя не верить, потому чем больше людей в них верят и ждут, тем чаще они происходят. Это уж я вывел сам. Правда, никому ещё не говорил. Хотя, должно быть, и до меня выводили.
Неделя-другая,
И мы успокоимся:
Что было – то было,
Прошло.
Как славно все-таки сказано! Тоже с высоты, так сказать, времени, прожитых лет придумано. И припев:
Ах, как …
Но в этот момент дверь магазина распахнулась, и оттуда донеслось хоровое пение, а именно то самое, что пел странный этот мальчик:
Ах, как это мило.
Очень хорошо,
Плыло и уплыло.
Было – и прошло.
Наш мальчик замер в изумлении и, убедившись, что не спит, вошел в магазин. Он казался совсем пустым, но очень теплым из-за пения, словно где-то в дальнем углу горел костер, и добрые люди посреди зимы собрались вокруг него, и пели песни, и всем хватало места, всем было хорошо и уютно. Он подошел к толпе и опять услышал
Ах, как это мило.
Очень хорошо,
Плыло и уплыло.
Было – и прошло.
Люди пели неожиданно складно! Мальчик подошел к ближней какой-то девочке, по виду ему ровеснице, которая стояла молча (и она, конечно же, была прекрасна!) и спросил: «А что это?» Она повернула к нему голову, улыбнулась… и стала рассказывать.
– Я зашла, а вон ту женщину обнимает парень и нашептывает ей эти самые слова… А она плачет и только вот сейчас перестала. А люди стали подхватывать, и теперь они здесь все стоят и поют! Это же песня, как её? Ну из того фильма! Это так… здорово, это очень здорово и хорошо!
– Обыкновенное чудо.
– Да-да, вот именно, вот это самое чудо и есть.
И она окинула его взглядом, и улыбнулась так просто и естественно.
– Меня Сашей зовут, проводи меня, сумка тяжелая, темно на улице.
И он согласился, они вышли из магазина и взялись за руки, и пошли к ней домой.