Не то у айнов. У айнов «медвежий праздник» – главное событие. Три года они служат медведю – кормят, ухаживают, подпиливают родственному зверю зубы, пока он не станет совсем матерый. И вот этот день настает. С утра все айны собираются к деревянной башне, в которой медведь жил, и плачут, прощаются с ним, просят извинить, если что было не так. Громко дуют в дудки и лупят в барабаны. Всех охватывает единый энтузиазм общего отчаяния. Медведю несут много вина и водки. Он лижет водку, ест винный хлеб и становится по-настоящему косолапым, валится наземь, ловит что-то. Лапы его не слушаются. Айнам видно, что миша уже так пьяный, что одной лапой он приветствует всех, а другой лапой прощается со всеми. Между тем все тянут за веревки и рассыпают медвежью башню. Миша ползает и валяется. Тогда его обнимают и обряжают в особые и роскошные одежды. Это медвежьи ризы странника.
Плач, вой и пение взмывают до максимума, когда медведь одет. На пике народного концерта пьяному мише сносят башку ритуальным топором, который больше ни для чего не используется. Тело жарят в разложенных здесь же каменных очагах и едят всем миром, сменив тоску на веселье. Не ест только та женщина, что три года ходила за медведем, ведь он был её сыном. Остальные айны пируют, веселятся и топчут снег в танце, ведь медведь попадет теперь к богам и расскажет, как о нём заботились, как его окормляли, торжественно отправляли всем миром и как вообще айнам нужно помочь, прислушаться к их молитвам и выполнить их чаяния. Но только для этого нужно закончить обряд. Снятую голову медведя церемониально несут на специальный вечный столб и водружают туда, а старый, выеденный птицами, медвежий череп трехлетней давности, бросают в праздничный огонь.
Тело, как я уже говорил, съедают, шкуру вешают на стену в самое богатое из жилищ, а кости раздают по семьям на амулеты. Ну и жертвенные ризы медведя, посмертный костюмчик, почетно отмывать от крови. В этот вечер все ликуют, пьянствуют, окропляют водкой снег, пересказывают друг другу, как медведь скажет за них в невидимом мире, клянутся, как они его любили и уважали и ждут теперь заслуженных удач. Кому вскоре повезет, тот значит и вправду искренне настроен был к медведю, а кому не посчастливится – тот только делал вид и таким стоит попробовать любить следующего медведя, подрастающего в восстановленной башне. «Медведь» как Новый год, только лучше. У айнов.
Жаль, что он раз в три года только. В этот день заводят в башне нового медвежонка и новая женщина берется кормить его и лелеять, как сына. О том, что медведя ели, не говорят между собой, вспоминать вслух такое считается грехом. Айны жили на Хокайдо ещё до японцев. И на Сахалине. Это древнейший коренной народ с густой кровавой диалектикой в главном празднике. А тот, который подходил к медведю с праздничным топором в руках, чтобы отправить общего зверя послом к ушедшим душам, делал это в жуткой кожаной маске с железным носом. Ну на всякий случай, чтоб медведь не узнал, кто. И не запомнил. Хоть всё и для дела. Хоть всё и от имени народа. А всё-таки лучше медведю не знать после смерти, кто из айнов именно. Так, из этого персонального опасения, у айнов родилось первичное представление о личном (собственном, приватном). Личное это личина, защитная маска, сшитая из первичного недоверия к общему обряду народной судьбы.