Случилось такое, что пришлось бы нам держать ответ перед какой-то всесветной силой за национальную
духовность, – что представили бы мы отчётом за свою историческую продолжительность? Бессомненно, «Слово о полку
Игореве», Пушкина и Достоевского, остальное в зависимости от того, как много позволилось бы называть. Но эти три
строки прежде всего и в таком именно порядке.
Мы, пожалуй, и не подозреваем, насколько глубоко «Слово» впиталось в нашу кровь. Уже изначальным составом
подготовлено в нас место для его восприятия. «Что мне шумит, что мне звенит издалека рано да зари?» – эти
слова были во мне ещё до того, как я прочитал их в современной транскрипции, они звучали прежде в той архаике,
в какой впервые были сказаны. И Святославово «золотое слово, со слезами смешанное», плач Ярославны, и
нескончаемое горько-дивное во все века: «Тут пир закончили храбрые русичи: сватов напоили, а сами полегли за
землю русскую», «…сваты попоиша, а сами полегоша…», и светлое-тресветлое, освобождающее сердце от плена:
«Солнце светится на небесе, Игорь-князь в русской земле». Это «тресветлое», как у Ярославны, вместе с
«треисподней», «тoгой» (печаль, горе) и «комонем» (конь) в самой употребительной форме отыскал я недавно в так
называемом «Русском Устье» на Индигирке рядом с Ледовитым океаном, куда русский человек, по преданью,
приплыл на кочах ещё во времена Грозного и где в окружении инородцев и вдали от терзавших Россию перемен до
самых последних дней сохранял свой старый язык. Чудилось мне, когда я слушал эту речь, что от похода Игорева
в половецкую степь нас разделяют не многие века, а только многие вёрсты пораздавшейся Родины, – с такой
отрадой принимала и понимала древние слова моя «треисподняя».
Известное выражение: «Все мы вышли из Пушкина» применительно к истории нашей словесности нужно отодвигать
дальше – к «Слову о полку Игореве». Русское искусство, а литература в особенности, в большей части оттуда – из
художественной, эмоциональной и идейной структуры «Слова», из его страстной патриотической одушевлённости и
поэтической возвышенности, и, пока «Слово» было в забвении, интуитивно держалось тех же правил. Так много и полно о
русской доле было сказано «Словом» и с такой изнуряющей правдой и вместе с такой спасительной верой, что всё это в
единстве стало первым и необходимым условием литературы. Призыв на определённом этапе духовной высоты перешёл во
вдохновенную проповедь, проповедь при ослаблении исторической памяти вернулась к объединяющему призыву. Редчайшую
изобразительную красоту после «Слова» грешно было терять, природа для того, кажется, и создала русский язык, чтобы в
полной мере выразить себя, и отечественная наша словесность, питавшаяся народной поэзией, в ХIХ веке с заходом в ХХ
добилась едва ли не абсолютного слуха. Художническая отвага автора «Слова» и гражданское его возбуждение дали
прекрасные плоды.
Две вещи поражают меня всякий раз, когда я перечитываю «Слово». Первая: что и в те времена у русского
человека была богатая история. Факт известный, но удивляет обращение автора к ней не как к минувшему и
отошедшему, а как к единому живому народному организму, где всё одинаково важно и необходимо – и вчерашнее,
и сегодняшнее. Событья старины глубокой так же естественно и полноправно вступают в «Слове» в настоящее, как
левая нога при ходьбе приставляется к правой. Предки наши в этом смысле были, похоже, умней и памятливей нас.
И второе. Замечаем ли мы, что «Слово» – это энциклопедия русской души во всех её лучших и не самых лучших
качествах? По внутренней своей системе минувшие века мало изменили нас, мы до сих пор внуки Даждьбога и в
огромной степени зависим от природного мира, в котором были рождены и который воспитал наш общий характер.
И свычаи, и обычаи, и верования, и труды наши от той земли, которая была отчиной и дединой ещё нашим предкам.
Это применительно, очевидно, не только к русскому человеку, но к русскому по засеянному в нём с самого начала
зерну – в особенности. И потому есть все основания считать, что ничто так сильно и разрушающе не влияет на
нашу душу, ничто так не опустошает её и не изгоняет, как безоглядное и неразумное, в угоду сомнительным
временным интересам, изменение окружающей нас природной почвы.
Нелишне бы помнить об этом, чтобы, пользуясь строкой из «Слова», не «встала обида в силах Дажьбожа
внука».